Отражение культа медведя в мифологии и народных традициях башкир


Источник: А.Ф.Илимбетова. Отражение культа медведя в мифологии и народных традициях башкир // Актуальные проблемы истории, языка м культуры Башкортостана: Сборник научных трудов молодых ученых ИИЯЛ УНЦ РАН. – Уфа: Деловая династия, 2008. – III выпуск. – 240 с. – С.107-119.

Примечание: Печатается с разрешения автора на историко-краеведческом портале Ургаза.ру.

 

В башкирской мифологии содержится много сюжетов, связанных с развитым культом медведя. Некоторые роды и родовые подразделения башкир носят «медвежьи» этнонимы. Так, в составе башкирских племен бурзян, кыпсак и усерган имеются роды «Айыу» («Медведь»). Под тем же названием известны родовые подразделения у усерган, бурзян, кара (карый)-кыпсаков, тангауров, тамьянцев, айлинцев, шайтан-кудейцев, улу-катайцев, кузгун-катайцев, кубаляк-табынцев сынрянцев, ирэктинцев и кайпанцев [18, с.290; 19, с.133; 21 с.48-57; 22, с.113, 196; 24, с.165; 26, с.54; 27, с.7, 8]. В этногенетических преданиях часть этих родов и родовых подразделений объясняют свое происхождение тем, что они якобы являются потомками тех мифических первопредков, которые родились от сожительства девушки или женщины с медведем, обладавшим человеческими качествами.

В 1960 г. в д.Кутусово Александровского района Оренбургской области фольклористом А.Н.Киреевым записана легенда о возникновении родового подразделения «Айыу apahы» у бурзян. Один охотник принес в свой аул из леса медвежонка, который заговорил по-человечески – это был медведь-человек. Когда он подрос, решили женить его, но долго не могли подыскать подходящую невесту. Сила у него была слишком большая. В долине р.Ток (Оренбургская область) нашлась все-таки девушка-богатырка, способная вступить в единоборство с ним. Ее и сосватали. От этого брака произошло родовое подразделение «Айыу apahы» [5, с.111; 19, с.134].

Рассказ аналогичного содержания о происхождении родового подразделения «Айыу» у кыпсаков был записан в 1966 г. в д.Семеново Баймакского района Ф.Ф.Илимбетовым. По сообщению 64-летнего информатора А.С.Шарипова, в д.Тагирово Баймакского района есть родовое подразделение «Айыу apahы». Однажды в лесу медведь схватил девушку и унес ее в берлогу, где они начали жить как муж и жена. Уходя на охоту, медведь заваливал вход берлоги огромным камнем, чтобы жена не смогла убежать домой. Он приносил в берлогу мясо диких животных, но запрещал жене варить его, так как боялся огня. Через некоторое время девушке удалось спастись бегством. По возвращении домой она разрешилась сыном, тело которого было покрыто медвежьей шерстью. Впоследствии он стал родоначальником подразделения «Айыу apahы» у кыпсаков [26, с.53-54].

Сходные мотивы прослеживаются в сказках «Айыукобэк» («Медвежонок») [26, с.13-17], «Айыу егет» («Медведь-парень») [19, с.134], «Фатима» [7, с.64-65] и др. Подобные мифические сюжеты настолько глубоко укоренились в памяти народа, что среди некоторых башкир (в частности усерган), они распространены как быль. По рассказам Ф.Д.Габдуллиной (1934 г.р.) из с.Ибрагимово Кувандыкского района Оренбургской области, в 20-е годы прошлого века во время сенокоса младшая сестра ее отца Зайтуна пошла за водой и потерялась. Долго искали девушку, но не нашли. Оказывается, ее унес медведь и сожительствовал с ней. Через несколько лет люди увидели на вершине горы медведя, который вел за руку ребенка и махал лапой, словно зазывая людей. Когда люди поднялись на гору, медведь повел их за собой. Он привел их к шалашу под высокой отвесной скалой, где лежала женщина в тяжелых родовых потугах. Это была исчезнувшая Зайтуна. При родах она умерла; не выжила и новорожденная девочка. Первенцем у Зайтуны был мальчик. Лицо у него было гладким, а остальные части тела покрывала медвежья шерсть. Мальчика люди взяли с собой, а медведя застрелили, так как он не подпускал их к ребенку. Малыш жил недолго. Это произошло в с.Ибрагимово [30, с.15]. Похожие истории были записаны в Хайбуллинском районе Башкортостана, Кувандыкском и Александровском районах Оренбургской области [29, с.73; 30, с.38; 31, с.9].

Отзвуки воззрений о возможности рождения ребенка от сожительства с медведем проглядываются в родильном обряде башкир. Во время первого купания ребенка в бане для отвода дурного глаза или против козней зловредных духов повитухи приговаривали: «Не мое дитя, а дитя медведя и волка!» [36, с.44].

В устнопоэтическом творчестве башкир обнаруживаются не только реликты представлений о происхождении людей от медведя, но и веры в происхождение медведя от человека («Урал-батыр» [6, с.34], «Айыу тоҡомо» («Медвежий род») [5, с.95], «Айыу олатай» («Дедушка медведь») [24, с.165] и др.).

Пережитки мнения, что медведь происхождением из человеческой породы и обладает человеческими качествами, встречаются в поверьях и предрассудках башкир. Бывалые бурзянские охотники и сегодня утверждают, что если снять шкуру с убитого медведя и положить тушу на спину – она выглядит как женщина с длинными грудями, а если опрокинуть ее на другую сторону – как мужчина без головы [26, с.19, 77]. До недавнего времени башкиры готовились к охоте на медведя без широкой огласки, старались держать в секрете сборы на охоту [11, с.205, 250]. При выходе на охоту и во время охоты не называли громко медведя по имени – «айыу», а  говорили в иносказательной форме: «лап-лоп» (звук, издаваемый при ходьбе грузного человека или животного), «алпан-толпан» (досл., «вразвалку»), «думбай» («неповоротливый»), «урман эйәһе» («хозяин леса»), «урман ҡото» («лесной дух»), «олатай» («дедушка»), «алып» («богатырь») и т.д. [11, с.23; 19, с.134-137]. Возвращались с охоты другой дорогой и, если охота была удачной, избегали встречи с людьми и ответов на вопросы о добыче [11, с.250]. В основе этих предосторожностей и запретов лежали вера в то, что медведь не только слышит человеческую речь, но и понимает ее, что дух убитого медведя или другие медведи могут отомстить охотникам.

Необходимо отметить, что, по некоторым источникам, у башкир существовало табу на охоту на медведя и на поедание его мяса. Так, в 1966 г. в д.Старомусятово Бурзянского района от М.С.Мамбетова (1901 г.р.) записана информация, что в древности башкиры не ели медвежатину, так как медведя относили к человеческому роду [26, с.19]. Аналогичные сведения содержатся в легенде «Айыу олатай» («Дедушка медведь»). В ней высказывается мнение, что если человек из рода «Айыу», то он не должен был охотиться на медведя и есть его мясо. Другие охотники перед выходом на охоту обращались к медведю с просьбой: «Дедушка медведь, мои дети страдают от голода, безвинные, не соблюдающие никаких обычаев, разреши им отведать (мясо – И.А.) соплеменника» [24, с.165].

В свете рассматриваемой проблемы определенный интерес представляет сравнительный анализ некоторых терминов родства башкир. В башкирском языке бытуют термины «баба», «бабай», «апа» в значении «дед», «дедушка»; «абый», «абзый» – старший брат, дядя; «абышка» – вдовец; «абыз» – образованный, просвещенный человек [8, с.20-21, 66, 68, 103; 12, с.45-46, 79, 100]. По мнению исследователей, термины родства с корнем апа // аба охватывают в тюркских, монгольских тунгусо-маньчжурских и корейском языках понятия «старик», «предок», «прадед», «дед», «отец», «дядя» и т.п. [12, с.86,100; 15, с.108; 37, с.32-36]. В то же время слова «аба» в древнетюркском языке, а также у алтайцев, хакасов, тувинцев, шорцев и тофаларов «абаай», «абагай» – у алтайцев и шорцев, «абышка», «апшыйак» – у алтайцев, хакасов, шорцев, «баавгай», «баабгай» – у монголов и бурят означают «медведь» [15, с.108; 37, с.33-44]. Из этого же корня образованы женские термины башкир «апа», «апай», «апый» (диал.) – старшая сестра, тетя; «апһын» – жены родных братьев по отношению друг к другу и «абыстай» – грамотная женщина, жена духовного лица [8, с.21,66,68]. Их мягкорядными разновидностями являются «әбей» – бабка, бабушка и «әпсәй» (диал.) – мать [9, с.733, 750]. В якутском языке «аба», «äбiгä» и эвенкийском «эбэй», «эбэкэ», «эбэчи» – «бабка», «бабушка» одновременно дают понятие «медведица» [15, с.107,110; 37, с.33-35]. Башк. «ата», «атай» («отец»), «ата-баба» («предки») созвучны с древнетюркским «ата» («отец», «медведь»), удмуртским «песатай» («дед», «медведь»), удэгейским «атига» («жена») и «ат'а буи» («медведица») [15, с.106; 37, с.37,68]. Башк. «әсә», «әсәй» («мать»), «инәй» (диал.) («мать», «бабушка») [8, с.389; 9, с.757] имеют соответствия у якутов («äсä», «эсэ» – родной дед), монгольских народов («äсäкä» – дед) и эвенков («эһэкэ» – дед; «энэкэн» – бабушка), которые используются также для обозначения медведя и лесного духа (медведя – И.А.) [15, с.107; 37, с.39, 63]. В этих совмещениях терминов родства и названия медведя еще раз проявляются пережитки веры в тождество и родство людей и определенных видов животных, в их происхождение друг от друга и в то, что они составляют единую общность. По всей вероятности, и вышеприведенные термины родства башкир генетически восходят к таким тотемическим убеждениям древних людей на заре истории человечества.

Как известно, важнейшими составными элементами тотемизма были праздники в честь тотемов, которые впоследствии трансформировались в промысловые обряды. В этнографической литературе накоплен богатый материал по данной проблеме у самых различных народов мира. Их реликтовые остатки прослеживаются и в башкирских обычаях и обрядах.

Еще в конце XIX – начале XX вв. башкиры Учалинского и Абзелиловского районов Башкортостана, а также Пермской и Свердловской областей справляли после удачной охоты на медведя праздник «Айыу туйы» («Медвежий праздник») [11, с.205; 19, с.134; 24, с.165]. Согласно источникам, он проводился в двух вариантах, отличающихся друг от друга деталями.

Ритуалы первого варианта содержатся в статье А.Н.Киреева [19, с.134-137] и в информации, записанной в 1986 г. в с.Амангильдино Абзелиловского района от М.Юлмухаметовой [11, с.205]: охотники привозили убитого медведя на летовку («йәйләу»), снимали с него шкуру цельной (вместе с головой, лапами и хвостом). Затем набивали шкуру травой и ставили это чучело в центре площадки, где проводился праздник; он продолжался до 15 дней [11, с.205]. Охотники поочередно или группой исполняли вокруг чучела ритуальный танец, сопровождаемый ритмическими возгласами и пением. Исполнитель танца набрасывал на себя медвежью шубу, вывернутую наизнанку, и, уподобившись медведю, воспроизводил его походку и движения. На празднике произносились заклинания («арбау»), обращенные к медведю – дарителю благополучия и счастья и одновременно мольба не ввергать народ в беду [19, с.134-137].

Второй вариант праздника, записанный М.С.Гиззатуллиной у кубаляк-табынцев Учалинского района, отличается от вышеописанного варианта тем, что охотники привозили тушу медведя в стойбище («йорт»). При сдирании шкуры отдельно брали голову и осыпали ее птичьим пухом. Этот ритуал, по всей видимости, связан с символикой «кормления» тотема. Смыв с головы кровь, насаживали ее на специальный столб. А сохранившиеся на столбе от прошлогоднего праздника череп и кости медведя относили в горы или в лес. Праздник продолжался три дня. Уважаемый в округе человек, накинув медвежью шкуру, исполнял традиционный танец, припевая: «Дедушка медведь, дай нам благополучия, пусть от нас убегают прочь всякие болезни!». Женщины восклицали: «Дедушка медведь, дай нам благополучия, пусть мой сын будет, как ты!» [24, с.166] По-видимому, во время праздника его участники угощались мясом убитого медведя. Это предположение подкрепляется сообщением фольклориста М.М.Сагитова о бытовании в прошлом у башкирских охотников обычая совместного поедания медвежатины, чтобы сила и лучшие качества медведя перешли к ним [33, с.77].

Как далекие отзвуки медвежьих праздников следует воспринимать и некоторые элементы башкирского свадебного обряда. Так, у башкир Баймакского района в последний день свадьбы на стороне родителей невесты во время трапезы появлялся «кнутовщик» («сыбыртҡысы») – старший брат невесты или ее близкий родственник в шубе, вывернутой наизнанку, перетянутой кушаком, шапкой на голове и с кнутом, сплетенным из соломы или травы и завязанным в конце тремя красными лентами. Он, размахивая кнутом над головой и приплясывая, заявлял: «Лошади запряжены, хвосты их завязаны в узел, медвежья шуба надета, можете трогаться с места. До свидания! До свидания!» Потом, подойдя к главному свату, отцу жениха, слегка ударял его кнутом по спине. В ответ сват привязывал к ленточке на конце кнута деньги. Таким образом, кнутовщик обращался к каждому из сватов и сватий, которые должны были откупиться деньгами (мужчины) или подарками (женщины), привязав их к ленточкам на конце кнута. Собранные деньги и подарки кнутовщик отдавал снохам невесты («еңгәләр»), а те в свою очередь выставляли на стол прощальное угощенье «сыбыртҡы ашы» (досл, «пища кнута»), купленное, будто бы, на собранные деньги [11, с.398; 13, с.51].

У юго-восточных башкир ряженый под медведя персонаж появлялся во время совершения свадебного обряда «сеңләу» («причитание») при проводах невесты из родительского дома [25, с.38].

Автору этих строк несколько раз приходилось быть участницей в Хайбуллинском районе РБ на церемонии показа невесте водного источника («hыуғa башлау»), проводимой в день ее переезда к мужу. Ведет невесту к источнику, в основном, молодежь. При этом, обязательным участником является человек, одетый в перевернутую наизнанку шубу с замазанным сажей лицом, который, изображая повадки медведя, пританцовывал и «нападал» на людей. При заборе воды он стоял у источника как хозяин и хранитель воды и разрешал набирать ее только при выплате определенной суммы денег [31, с.24].

В башкирской мифологии медведь оказывает благотворное влияние на судьбы людей. В них благодарные медведи оживляют героев, зализав их раны («Два брата»), спасают от неминуемой гибели, убив демоническую птицу («Езтырнак»), дэва («Два брата») или, напугав преследовавших разбойников («Ак келэт» («Белая  клеть»)), освобождают из заточения жену хозяина («Езтырнак») или самого батыра («Хылубика и Яркей»), помогают собрать разбежавшихся в разные стороны в лесу волшебных коней колдуньи («Майсарвар») или колдуна(«Девушка, егет и дэв») [7, с.83-84,197,207-209,257-258,314; 10, с.283]. У гайнинских башкир (Пермская обл.) записан устный рассказ о медведе, защитившем ребенка от нападения орлов [19, с.134].

На базе древнейших убеждений о тождестве медведя и человека, происхождении их друг от друга и о способности влиять взаимному размножению у предков башкир формировалось мнение, что медведь, как прародитель, может воздействовать на плодовитость женщин и охранять жизнь новорожденных детей. У бурзянских башкир в прошлом существовал обычай при бесплодности женщины пропускать ее сквозь медвежью губу [16, с.94]. Медвежьи когти и лапа, прибитые над дверью, способствовали, по поверьям башкир Белорецкого и Зилаирского районов, благополучному внутриутробному развитию ребенка [36, с.19]. Медвежьи когти, растягивающиеся при опускании в теплую воду, должны были имитировать раскрытие матки и ускорить рождение ребенка. Вот почему каждая женщина должна была иметь при себе эти когти и хранить их как талисман (Баймакский район) [36, с.22-23]. В Бурзянском районе для облегчения родов три раза проводили по пояснице роженицы когтями медведя, читая при этом изречения из Корана. Не исключена возможность, что в прошлом при этом произносили какое-то заклинание [13, с.92].

Для того чтобы уберечь жизнь ребенка, не допустить его подмены злыми духами и от сглаза в Белорецком, Бурзянском, Абзелиловском и Хайбуллинском районах Республики Башкортостан на шею ребенка или к его колыбели подвешивали медвежьи когти и клыки [26, с.1,19,45; 28, с.29; 29, с.11; 32, с.320,323]. С этой же целью в доме, где находился новорожденный, сжигали клок медвежьей шерсти и клали под подушку кусочек от шкуры медведя [19, с.134].

Обережно-охранительное предназначение имело наречение новорожденных именами с основой «айыу» («медведь») Айыухан, Айыусы, Айыукай, Айыукас, Айыубай [23, с.169], Айыукара [26, с.69], Аюкя [3, с.103, 401].

Если ребенок плохо спал, бредил во сне, плакал, в Бурзянском районе ему давали нюхать тлевшую кость медведя [16, с.94], в Хайбуллинском районе несколько раз проводили по его спине медвежьим когтем или лапой [29, с.11]. При болезни краснухой ребенку давали пить разбавленную медвежью желчь [11, с.113], а при кашле - мазали шею и грудь желчью (Бурзянский район) [26, с.6].

Медвежья желчь была средством лечения не только детей, но и взрослых. Ею пользовались при эпилепсии («зыяндаш», «быума»), легочные больные (Бурзянский район) [26, с.1,8,23], при болях в желудке (Салаватский район) [27, с.4] и печени (Красногвардейский район Оренбургской области) [31, с.23], появлении бельма на глазу (Белорецкий район) [28, с.29]. Медвежатина считалась эффективным лекарством для лечения ноющих болей в теле (Бурзянский, Абзелиловский районы) [26, с.1,57]. В Баймакском районе рекомендовали, есть мясо той части туши медведя, в какой части тела человек ощущал ломоту [26, с.72]. Во время эпилепсии практиковалось окуривание больного дымом от когтей или костей медведя (Бурзянский район) [11, с.87].

Когти и голова медведя, закопанные под порог избы (Хайбуллинский район) [29, с.69], череп медведя, брошенный под крышу дома (Кувандыкский район Оренбургской области) [30, с.10] или насаженный на столб ограды [19, с.134; 33, с.77], являлись оберегами от наговоров, порчи и злокозненных действий. В качестве фетиша от вредоносной скверны использовалась медвежья шкура [20, с. 19].

Есть достаточно оснований думать, что в прошлом башкиры преклонялись перед медведем как перед божественным животным. Об этом свидетельствуют пережитки воззрений о покровительстве медведей над жизнью и деятельностью людей, а также рудименты профилактической и лечебной магии связанные с культом медведя. Башкиры считали медведя хозяином леса [20, с.19]. Этот мотив отражается в сказочном фольклоре и эпических произведениях. В сказке «Егет, медведь и лиса» медведь называется «хозяином леса», в сказках «Мышь, медведь, волк и лиса», «Лиса в медвежьей берлоге», «Серенький и черненький» лесные звери обращаются к медведю, величая «дядей» [7, с.393, 395-397, 411, 424]. В одной из версий эпоса «Кузыйкурпес и Маянхылу» множество хищных зверей и птиц во главе с «ужасной величины» бессмертным белым медведем нападают на главного героя. С таким же «непомерной величины» неуязвимым белым медведем, вожаком медведей, сражается кыз-батыр (девушка-батыр) в эпосе «Алдар и Зухра» [4, с.313-314, 357-358]. А в легенде «Камни батыра и медведя» медведь изображается как хозяин горы и подземного мира [5, с.40-41]. Заслуживают внимания и толкования снов с участием медведя: обычно говорят, что это к встрече большим хозяином («зур хужа») (Хайбуллинский район РБ) [29, с.7], начальником («турә») (Бурзянский район РБ) [26, с.7] или трактуется как доброе предзнаменование – медведь – священное животноеизге») (Салаватский район РБ) [27, с.22], к счастью, радости (Александровский и Красногвардейский районы Оренбургской области) [31, с.1,3,23].

Фольклорные, этнографические и археологические источники свидетельствуют о широкой распространенности культа медведя среди разных народов мира.

Где мог сформироваться культ медведя? Г.М.Василевич, исследуя это явление у тунгусо-маньчжурских народов, приходит к заключению, что культ медведя мог сложиться у древних племен манги (мангиты), торгани и нгамондри, живших в районах горной тайги, примыкавшей с запада и востока к озеру Байкал. Мифы-сказки и представления о медведе из этого региона были разнесены тунгусами на запад, север и северо-восток [14, с.152, 154, 156-157, 169]. С сибирским пластом связывает истоки представлений о медведе-прародителе у нанайцев Е.В.Шаньшина [38, с. 158]. В одной из своих первых публикаций автор статьи (А.Ф.Илимбетова) высказала мысль о единстве генетических корней культа медведя у башкир и народов древнеалтайскои языковой общности [17, с.178]. Н.А.Алексеев, Е.А.Алексеенко и Р.Н.Сулейманова слагают, что истоки культа медведя у башкир, тюркских народов Сибири и кетов восход к евразийско-американскому пласту верований [1, с.124-125; 2, с.172; 35, с.12]. В.Г.Котов допускает возможность возникновения культа медведя в Западной Европе, он не исключает из этой зоны Южный Урал [20, с.20-21].

Как известно, происхождение тотемизма в первую очередь было обусловлено специализацией первобытных коллектив людей в преимущественной охоте на тот или иной вид животных. По данным палеозоологов и археологов, преобладание костных останков медведя наблюдается в пещерных стоянках верхнепалеолитических охотников Южной Германии Швейцарии, Югославии, Болгарии, Северного Причерноморья Кавказа и Южного Урала [более подробно см.: 20, с. 19; 34, с.330]. Исходя из этих фактов, можно полагать, что тотемический культ медведя мог появиться не позднее эпохи ашеля-мустье в северных окраинах первоначальной ойкумены до расселения первобытных людей в Северо-Западную Европу Северо-Восточную Азию и Северную Америку. При настоящем уровне знании о древних миграционных волнах и их направлениях едва ли можно говорить о более узких районах сложения культа медведя, тем более увязывать этот процесс с теми или иными известными в истории этническими общностями, группами или семьями народов.