Источник: Р.Исмагил, А.Н.Султанова, Ф.А.Сунгатов. Оленные камни Валитовского (Кизяташского) святилища Башкирского Зауралья // Южный Урал и сопредельные территории в скифо-сарматское время: сборник статей к 70-летию А.Х.Пшеничнюка. – Уфа: Гилем, 2006. – 258 с. – С.105 – 113.
Примечание: Публикуется на историко-краеведческом портале Ургаза.ру с ведома одного из авторов статьи, с некоторыми сокращениями.
До последнего времени на территории Южного Урала единственным изваянием, бесспорно идентифицированным как оленный камень, оставалось гумаровское. Летом 2003 г. объединенным отрядом Главного управления государственной охраны и использования недвижимых объектов культурного наследия при Министерстве культуры и национальной политики Республики Башкортостан (ГУОН МКиНП РБ), Башкирского государственного университета и Сибайского института БГУ, при участии ИИЯЛ УНЦ РАН был исследован один довольно любопытный памятник. Он был выявлен в 1997 г. сотрудником отдела археологии ИИЯЛ УНЦ РАН Ф.М.Тагировым, назвавшим его «Валитовскими менгирами» (Тагиров, 2003. С.20; САПРБ, 2004. С.130. №437).
Комплекс находится к юго-юго-западу от аула Валит (рус. – д.Валитово) Хайбуллинского района Башкортостана, к северо-востоку от летника «Иске ызма». Он состоит из двух изваяний, расстояние между ними 0,2 км. Камни были расположены на вершинах двух естественных бугров правильной округлой формы диаметром около 60-70 м и высотой 3-4 м), находящихся на противоположных берегах небольшого ручья. Ручей берет начало в лесистой местности примерно в 2 км к юго-западу от памятника, а впадает в к юго-востоку в р.Кизяташ, правый приток р.Айгыр-аткан (рус. – Малая Уртазымка). Последняя является правым притоком р.Ургаза (рус. – Большая Уртазымка), та, в свою очередь, – правым притоком р. Урал протекающим в 25 км к востоку от памятника.
Камень 2 (северный, левобережный). Изготовлен из крупнозернистого комковатого известняка (?) темно-зеленого цвета. Находится в положении in situ, будучи вкопан в землю в вертикальном положении. Имеет вид уплощенной подпрямоугольной плиты со скошенным верхним краем. Одна из узких сторон прямая (или чуть дуговидная), другую можно было бы назвать прямой, если бы не наличие на ней (чуть ниже места сгиба) продолговатой выемки. Камень ориентирован своими широкими сторонами практически по сторонам света, при этом одна из них развернута в направлении первого менгира. Длина части, выступающей над землей, составляет 1,23 м, ширина – до 0,5 м, толщина – до 0,18 м. Какие-либо изображения и надписи на поверхности камня в настоящее время отсутствуют или не заметны.
Камень 1 (южный, правобережный). Изготовлен из среднезернистого песчаника зеленовато-серого цвета. Участки, на которых отсутствуют следы обработки, заизвесткованы и имеют светло-серый цвет. На момент своего обнаружения (в 1997 г.) лежал на земле, плоскостью с изображениями вверх. Судя по тому, что камень успел в значительной степени «врасти в землю» и края его начали задерновываться, он был повален, очевидно, несколько десятилетий тому назад. Имеет вид уплощенной подпрямоугольной плиты со скошенным верхним краем. Узкие стороны ровные, практически прямые; одна из широких плоскостей сглажена, на противоположной же оставлен выступ естественного происхождения. Размеры: длина – 1,75 м, ширина – до 0,46 м, толщина – до 0,25 м. Большая часть площади узких торцевых и широкой поверхности плиты, обращенной вверх, были покрыты лишайником. После механической очистки на поверхности проявились различные знаки и надписи. Все они находятся в верхней части плиты (длиной около метра), Оделенной от нижней, предназначенной для вкапывания в землю, поперечной полоской. Знаки образуют три локальные группы.
А) В верхнем левом углу тонким инструментом с небольшим наклоном влево высечена (глубоко процарапана) пара косых линий – две тонкие параллельные друг другу черточки, расположенные одна от другой на расстоянии около сантиметра.
Ниже и левее, параллельно краю, в той же технике высечена вертикальная строка из трех знаков. Верхний знак сходен с буквой «С», нижний является ее зеркальным отражением (с той лишь разницей, что у верхнего сильнее закручены волюты). Средний знак напоминает лежащую на боку букву «П» с хвостиком. Судя по наличию пробела между знаком в виде пары косых линий, с одной стороны, и знаками вертикальной строки, с другой, их следует рассматривать как самостоятельные семемы. В то же время они явно тяготеют друг к другу.
В) В средней правой части стелы (примерно на уровне первого-второго знаков скопления «А») тонким инструментом процарапана короткая горизонтальная строка арабоязычного текста. В направлении справа налево из трех букв надписи хорошо читаются первые две буквы «са». Третий знак, к сожалению, уверенно не идентифицируется. Если видеть в нем «л», для чего имеются некоторые основания, то все слово может быть прочитано как «сал». Если принять этот знак за «а», то слово может быть прочитано как «саа». Не исключается и возможность того, что это – арабская цифра «l» (чтение «са l»). Ни один из вариантов чтения не находит приемлемого объяснения. Башкирский именник также не содержит похожих мужских или женских личных имен.
С) В нижней части, ближе к правой грани, непосредственно над поперечной полосой имеются две горизонтальные строки (они были немного заметны на камне еще до очистки от лишайника). Верхняя состоит из четырех арабских цифр и читается в нормативном направлении (т.е. слева направо) как «1928». Если предположить, что данная цифра обозначает какую-то календарную дату (что выглядит в данной ситуации достаточно логично), то она не может относиться к мусульманскому летоисчислению (в соответствии с которым 1928 г.х. соответствует 2551/2 г. григорианского календаря).
Нижняя строка скопления «С» не столь однородна. Она состоит из пяти /шести знаков. Относительно просты для понимания два крайних правых, по характеру исполнения (толщине) близкие вырезанной выше цифре «1928». Чтение их (слева направо) дает цифру «46».
Наиболее сложная ситуация складывается с тремя/четырьмя знаками левой части нижней строки. Крайний левый напоминает арабскую цифру «2», правда, лежащую на боку. Оставшиеся два/три знака в середине строки, судя по общему сходству, равной толщине знаков и по причине соседства друг с другом, вероятно, образуют особую группу в рамках, как этой строки, так и скопления «С» в целом. Чтение их (слева направо) в виде арабских цифр могло бы дать «112». В то же время нельзя полностью исключить возможности того, что они являются тамгами родоплеменных подразделений башкир или какого-либо иного из тюркских народов.
Итак, даже первый, предварительный визуальный анализ имеющихся на первом камне различных групп знаков позволяет сделать заключение о их неоднородности и, очевидно, хронологической разновременности. Наиболее поздним является, очевидно, скопление «С», верхняя строка которой датирует сама себя 1928 г. Нижняя строка скопления «С», вне зависимости от степени ее гомогенности, безусловно, как-то связанная с верхней, вероятно, должна относиться к еще более позднему времени (не исключено, что к [19]46 г.). Впрочем, и это последнее предположение относится только к двум правым знакам нижней строки; остальные четыре могут располагаться в интервале между 1928 и 1946 гг. Следует отметить, что при всей спорности, предложенная авторами датировка и интерпретация знаков скопления «С», скорее подтверждается, чем опровергается, некоторыми косвенными данными. Жители д.Валитово, еще зная о наличии заметных, не покрытых лишайниками «иске языу» (рус. – «старая надпись») на успевшем упасть камне (промежуток между 1928/1946-1997 гг.) уже не помнят о времени, когда плита еще стояла in situ (что было возможно лишь до 1928/1946 г.) Ф.М.Тагиров в 1997 г. зафиксировав менгир, который не только лежал, но уже был покрыт сверху слоем лишайника, скрывавшим знаки «сал», «саа» или «са 1», причем полная уверенность в правильности чтения имеется только относительно двух первых букв, – «са». Смысл надписи неясен. Теоретически она могла быть выполнена в любое время между VII в. н.э. и 1928/1946 гг., но, скорее всего, относится к периоду от позднего средневековья до нового времени. Впрочем, как бы ни надписи и знаки скоплений «В» и «С», можно предполагать, что их значение в качестве исторического источника относительно невелико. Наиболее древними, а возможно, и синхронными времени возникновения памятника, бесспорно, являются знаки скопления «А».
Первые доказательства древности камня дает уже сама его форма. Ассиметрично скошенный верх – характерный признак особого типа антропоморфных изваяний, распространенных в пред- и частично раннескифское время в степных, лесостепных и предгорных ландшафтах Евразии, от Центральной Азии на востоке до Центральной Европы на западе (см.напр.: Савинов, 1994. С.28 сл.; Ольховский, 2005. С.54 сл.). В отличие от скифских и савромато-сарматских изваяний более позднего времени, широкие плоскости которых воспроизводят переднюю (лицевую) и заднюю стороны человеческой фигуры, на оленных камнях, также, очевидно, изображавших фигуру героизированного воина-предка, лицо и спина высечены на узких, торцевых гранях плиты. В соответствии с этим ключевым, типоразделительным признаком, валитовский камень должен быть включен в категорию оленных камней.
В настоящее время исследователи единодушны во мнении о восточном происхождении артефактов этого рода и, к слову сказать, именно данное положение является одним из главных аргументов в пользу центральноазиатского происхождения скифской культуры Восточной Европы и ее носителей (см.напр.: Исмагилов, 1994). Валитовский антропоморф относится к числу оленных камней упрощенного вида, характеризуемых отсутствием изображений оленей и других животных, а также наличием минимального числа иных атрибутов (оружие, украшения и пр.). В немногочисленных пока обобщающих монографиях такие изваяния включены в состав оленных камней третьего (общеевразийского) типа (Савинов, 1994. С.78 сл.) или «киммерийских стел» (Ольховский, 2005. С.30 сл.).
Характерным атрибутом оленных камней всех типов является наличие поясов, в большинстве своем изображенных в виде поперечной полосы в средней части изваяния. Именно такой пояс представлен и на первом валитовском камне (точнее, только на одной его плоскости). Факт использования идентичного технического приема (полосы из двух параллельных линий) в процессе выполнения изображения пояса и знака в виде пары косых в левом углу (скопление «С»), дает возможность не только сделать важный вывод об их синхронности, но и высказаться относительно назначения этого знака. Одним из типичных аксессуаров оленных камней типов II и III на всем пространстве их распространения является группа из 2-3 (редко больше) косых линий, предположительно обозначавших татуировку на лице воина (Савинов, 1994. Табл.IV-IX). Несмотря на то, что требуется некоторое усилие, чтобы увидеть в худосочных, предельно сближенных между собой черточках валитовского камня «массивные» и довольно далеко разведенные один от другого полосы на «лицах» других оленных камней, определенные основания для их идентификации имеются.
Сопоставим первое валитовское изваяние с некоторыми южноуральскими памятниками. Одним из них является камень, обнаруженный полвека назад у аула Иске Калмаш (рус. – д.Старокалмашево) Чекмагушевского района Башкортостана (Ишбердин, 1980. С.64-67. Рис.1-2). Он представляет из себя, по выражению С.Г.Кляшторного (откомментировавшего, по просьбе редакции журнала «Советская тюркология», заметку Э.Ф.Ишбердина), «своеобразный палимпсест», т.е. взаимоналожение двух разновременных «слоев знаков» (Кляшторный, 1980. С.67). На лицевой плоскости нанесено не менее сотни знаков, интерпретированных обоими учеными в качестве средневековых башкирских тамг, и оборванная семистрочная арабографическая намогильная надпись на месте погребения некоего Кукляра, сына Буги, – с другой. Арабская надпись, в соответствии с имеющейся в тексте датой (747 г.х.), относится к 1369/70 г. н.э. Первый же, более ранний слой знаков, по мнению С.Г.Кляшторного, близок по характеру и по начертаниям таким известным эпиграфическим памятникам из Монголии, как стела из Шивет-Улана эпохи Второго Тюркского каганата, которая могла иметь отношение к погребальному сооружению умершего в 691 г. основателя второй тюркской династии Ильтерес-кагана.
Хорошо известно, что традиция размещения на стелах многочисленных тамг на всеобщее обозрение относится к гораздо более раннему времени, нежели середина I тыс. н.э. В последние века до н.э. в степях появляются испещренные «сарматскими знаками» плиты, образно названные, с легкой руки B.C.Драчука, «энциклопедиями тамг» (Драчук, 1975; ср.: Яценко, 2001. С.61 сл.). В Урало-Казахстанском регионе самые ранние сарматские тамги нанесены на изваяниях святилищ Байте на плато Устюрт (Казахстан), датируемых концом IV-II вв. до н.э. Попытки некоторых исследователей (Ольховский, Яценко, 2000) доказать как более поздний возраст знаков-тамг сравнительно с антропоморфами, на которых они вырезаны, так и принципиальное отличие «сарматских знаков» от «тюркских тамг», на наш взгляд, недостаточно основательны.
За пределами внимания ученых, писавших об иске-калмашском камне, кажется, остался один важный аспект, имеющий прямое отношение и к валитовскому антропоморфу. Дело в том, что на узкой боковой грани первого вырезан знак в виде круга или кольца. Он резко выделяется на фоне нанесенных здесь же угловатых средневековых тамг и, тем более, изысканной вязи арабографической надписи лицевой, широкой стороны. Все, однако, становится на свои места, если мы сопоставим кольцеобразный знак башкирской плиты с аналогичными атрибутами оленных камней, находящимися, как и в нашем случае именно в верхней части камня. По вполне обоснованному мнению большинства ученых, знаки в виде одного или двух колец изображали серьги. Таким образом, иске-калмашская стела, вероятно, первоначально представляла из себя, как и валитовское изваяние, оленный камень общеевразийского (третьего) типа. Крайне важна и столь же сложна для интерпретации вертикальная трехзначная строка, примыкающая снизу к рассмотренному уже знаку в виде пары наклонных линий. Внешне она несколько напоминает знаки рунического письма, распространенного в эпоху средневековья преимущественно в восточных районах Евразии. Тем не менее, согласно приватному мнению такого крупного специалиста в области тюркской руники, как И.Л.Кызласов, основании для их идентификации недостаточно. На оленных камнях, помимо изображений денотатов хорошо известных в воинском быту предметов, встречаются и такие, которые опознаются плохо или не опознаются совсем. Однако ничего похожего на знаки трехзначной строки среди последних мы не имеем.
Попытки авторов найти хоть какие-то аналогии этим таинственным знакам, вкупе с усилиями по датировке обоих изваяний и святилища в целом, привели к появлению двух основных версий, – №1 («романтической») и №2 («прагматической»).
Версия 1.
Древнейшим письменным памятником Волго-Уралья принято считать семитоязычную арамейскую надпись «Swghms», нанесенную на спинке украшенного головкой так называемого «рогатого грифона» (или «барано-грифона») рогового трехдырчатого псалия VII-VI вв. до н.э., найденного в 1932 г. крестьянами при грабительских раскопках кургана у с.Рысайкино близ Бугуруслана на северо-западе Оренбуржья (Смирнов, 1964. С.216-217). Надпись была обнаружена лишь спустя полвека Е.Ф.Чежиной (Корольковой) при повторном осмотре предмета, хранящегося в собрании Эрмитажа, и прочитана В.А.Лифщицем (Чежина, 1989. С.261-263). К.Ф.Смирнов и Е.Ф.Чежина, основываясь на малом числе подобных находок у савроматов (всего два, вместе с рысайкинской), сходятся во мнении, что этот псалий попал в Приуралье от скифов или, во всяком случае, не без их участия. Очагом происхождения мотива барано-грифона обоснованно считается Малая Азия с прилегающей территорией Кавказа (Там же. С. 261-262). Сопоставление знаков первого валитовского оленного камня с некоторыми буквами арамейского алфавита позволяет в крайне осторожной и предварительной форме поставить вопрос об их сходстве и, следовательно, об арамейском происхождении надписи (ср. напр.: Письмо, 1975. С.573-574). Авторы, однако, решили не предлагать свои варианты чтения надписи в надежде, что это лучше сделают специалисты.
Исторический контекст такой интерпретации, в свете находок на территории Южного Урала яркой серии (около десятка) случайных находок савроматских акинаков марычевской серии (см.: Исмагил, Сунгатов, 2004. С.127-134), не выглядит безнадежным. Все находки этой серии имеют орнаментированные рукояти. Несмотря на некоторые несущественные различия, проявляющиеся, например, в декоре рукоятей, вся группа выглядит удивительно однообразной. Особую гомогенность акинакам интересующей нас серии придает идентичное оформление массивных бабочковидных перекрестий в виде голов грифонов со спиралеобразно загнутыми клювами и двумя-тремя глазами, около которых изображены парные насечки, принимавшиеся обычно за восковицы в основании клюва. Если же признать в этих насечках выступы «рогов», что предполагал еще в середине прошлого века К.Ф.Смирнов (Смирнов, 1961. С.13), мы увидим, что грифоны с перекрестий акинаков марычевского типа являются иконографическим вариантом изображений уже знакомых нам по рысайкинскому псалию «барано-грифонов». Этот образ был принесен на Северный Кавказ и Северное Причерноморье, с одной стороны, и в Приуралье, с другой, соответственно вернувшимися из переднеазиатских походов скифами и савроматами (см. напр., об участии в них последних: Виноградов, 1972). Однако реализовался он на этих территориях по-разному. Скифы помещали изображения «грифо-баранов» практически только на предметах конской узды, савроматы же предпочитали украшать ими клинковое оружие. Исключений из правил немного: псалий из Рысайкино и Ртищево (Смирнов, 1964) с савроматской территории и акинак из Тынкова (Медведев, 1999) – со скифской. Все это, безусловно, говорит об определенной автономности савроматских и скифских походов, приуроченных к разным территориям Закавказья и Передней Азии. Нам уже приходилось говорить о наличии на одном из акинаков марычевской серии – из д.Менеуз-Москва – знака, имеющего вид лежащей на боку латинской буквы «V» (Исмагил, Сунгатов, 2004. С.132). Там же были указаны отмеченные турецким ученым Е.Акургалом и его украинским коллегой Е.Н.Черненко близкие по форме тамгообразные знаки («VI», «N», «С») на ряде вещей из архаических скифских комплексов Северного Причерноморья (Литой курган), Предкавказья (Келермес), Закавказья (Кармир-Блур) и Передней Азии (Саккыз, Адиль-джеваз) (Akurgal, 1966. S.29,32. Fig.5. Цит. по: Черненко, 1980. С.25). Менеуз-московская находка расширяет ареал бытования архаических тамгообразных знаков периода сложения скифской и савроматской культур до Приуралья. Если считать, что эпицентр их распространения находился на юге, то возникает соблазн поставить их появление в связь со знакомством «северных амуров» с письменными знаками культурных народов Ближнего Востока. В таком случае, надпись на оленном камне из Башкирского Зауралья не только подтвердила бы эту гипотезу, но и дала бы сильный импульс совершенно неожиданному направлению в исследовании скифо-сарматских памятников Восточной Европы. Правда, насколько можно судить по выдержкам из работы Е.Акургала, приведенным в статье Е.Н.Черненко, турецкий ученый (как, впрочем, и его украинский коллега), кажется, был далек от мысли считать эти знаки алфавитными. Следует признать, что для скепсиса подобного рода определенные основания, действительно, имеются.
Одно из таких оснований заключается в том, что чрезвычайно близкие по очертаниям «тамгообразным» геометрические знаки 2-3 столетия спустя широко распространяются в памятниках горного Алтая (Полторацкая. 1962. С.76-90). Наличие вырезанных или процарапанных ножом многочисленных простейших геометрических фигур на мелких деревянных поделках из Пазырыка, Туэкты, Шибе и Башадара говорит, очевидно, за то, что они появились среди населения Евразии без какого бы то ни было внешнего воздействия, тем более ближневосточного. Отсутствие их на Алтае в более раннее время может быть объяснено тем, что на этой территории не известны (будем надеяться – пока) памятники раннескифского времени с заледеневшими насыпями, хорошо сохраняющие органику. Из этого следует, что, несмотря на всю свою заманчивость, мысль об алфавитном характере тамгообразных знаков на архаических скифских и савроматских вещах, имеющих отношение к Передней Азии, пока не находит подтверждения.
Второй камень валитовского святилища не имеет никаких изображений, но, тем не менее, без вариантов, также должен быть атрибутирован в качестве оленного камня. По размерам и форме он очень близок первому изваянию, находящемся по ту сторону ручья на аналогичном холме-подиуме.
В отличие, например, от расположенного в 100 км к юго-западу Большого Гумаровского кургана, изваяние которого первоначально находилось, скорее всего, на вершине кургана с синхронным ему богатым воинским захоронением (Исмагилов, 1988), оленные камни из-под д.Валитово не связаны напрямую с сооружениями погребального характера. Ближайший к святилищу могильник – Валитовские III курганы – находится в 0,4-0,5 км от него, но, против ожидания, он не содержит материалов VII в. до н.э., – времени, вообще очень плохо представленного на Южном Урале.
Для погребальных памятников эпохи раннего железа особенно характерно расположение на сыртах, хорошо просматриваемых с далекого расстояния (так, например, курган Караоба, находящийся в окрестностях Покровки на р.Илек и имеющий насыпь высотой около 10 м, заметен с расстояния 20-25 км); рассматриваемое же святилище расположено в закрытом, укромном месте, у воды. Правда, создается впечатление, что естественные бугры, на которых установлены оба изваяния, хотя и не содержат никаких захоронений, являются ничем иным, как имитацией курганов.
Не совсем обычна не только структура валитовского святилища, но и воздвигнутые на нем изваяния. Особенно интересное первое. У абсолютного большинства оленных камней, рассчитанных на круговое обозрение (ср.: Ольховский, 2005), рисунками заняты обычно все четыре грани. В отличие от них, валитовский камень был рассчитан, в первую очередь, на обзор фронтальный: имеющиеся на нем изображения (пояс, косые черт, надпись) сконцентрированы только ни одной из широких плоскостей, – очевидно, той, которая была развернута в сторону второго оленного камня. При этом оборотная сторона камня оставлена даже необработанной. Отсюда можно сделать вывод, что главная ось святилища проходила не через изваяния, а по течению ручья. Оба камня «лицом» (узкой длинной стороной) были ориентированы на восток, в сторону верховьев ручья. Очевидно, где-то выше по течению находилось стационарное сезонное поселение группы людей, оставившей этот памятник. Не исключено, что оно размещалось в непосредственной близости от святилища: в 60-70 м к западу от камня 1, на бугре, занятом в настоящее время кардой, или в 150 м, на площадке, где находится жилой домик летника Иске ызма.
При публикации первого оленного камня с Южного Урала – Гумаровского – отмечалась его особая близость с северокавказскими изваяниями, что коррелируется и с наличием специфических совпадений в колчанном наборе (например, присутствие в Гумарово наконечников новочеркасского и келермесского типа) (Исмагилов, 1987. С.89-93; Он же, 1988. С.29-47). Оленные камни Иске ызмы в плане иконографии никаких кавказских черт не несут, но, какие-то реминисценции этого воздействия, кажется, имеются.
В посмертно изданной книге B.C.Ольховского собраны сведения о 25 «киммерийских» (оленных) камнях, 18 из которых известны de facto (Ольховский, 2005). Значительная часть последних – 4 (из Усть-Лабинской, Зубовского, Нижнего Куркужина и Ольвии) – «валетного» типа, т.е. имеет два «рабочих конца». Важно отметить четкую тенденцию к проявляющемуся внутри этих пар репертуарному и иконографическому сходству изображений. Один из камней «валетного типа» – зубовский – был обнаружен в насыпи кургана катакомбной культуры, лежащим в горизонтальном положении. Логично было бы ожидать, что каждому из его концов соответствует одно из двух впускных погребений, найденных в насыпи на различной глубине. Однако только одно из них (да и то – с определенными сомнениями) можно синхронизировать и, следовательно, соотносить с изваянием (Членова, 1984. С.13-14, 54, 56). Таким образом, можно предполагать, что горизонтальная экспозиция никогда не была нормой даже для двухсторонних оленных камней и что каждое «киммерийское» изваяние участниками похорон всегда вкапывалось вертикально. Это правило могли бы подтвердить (или, напротив, опровергнуть) остальные три двухсторонних камня, но все они, к сожалению, найдены в переиспользованном состоянии.
Мы коснулись вопроса об оленных камнях «валетного» типа с Северного Кавказа и из окрестностей Ольвии постольку, поскольку считаем возможным определенным образом сопоставить с ними публикуемую в настоящей статье пару, мысленно приняв их за один парный оленный камень. В нашем случае сделать это нетрудно. Как уже говорилось, они имеют практически одинаковые метрические показатели и форму, не говоря уже о том, что располагаются один относительно друг друга по принципу зеркальной симметрии. Это сходство, помимо всего прочего, могло бы говорить об особой мировоззренческой близости населения этих двух районов Евразии как результате близости культурной и этнической. Любопытно также сравнить планиграфию южноуральского валитовского святилища с пространственной структурой близких по времени и назначению памятников. В Европе наличие таких комплексов далеко не очевидно, поэтому приходите, обратиться в поиске аналогий этого рода к святилищам восточного ареала. Одно из них, начала I тыс. до н.э., было обследовано в урочище Ушкийн-Увэр в долине р. Мурэн в Северо-Западной Монголии (Волков, Новгородова, 1975). На его территории было найдено полтора десятка высокохудожественных оленных камней первого (раннего) типа, сплошь заполненных изображениями оленей. Как и в нашем случае, камни не были связаны непосредственно с курганами (керексурами), которые находятся к северу от территории святилища. Камни, окруженные отсутствующими у нас поминальными каменными оградками, стояли тремя параллельными рядами длиной по 50, 150 и 250 м, в направлении с юга на север, с неравным числом стел в каждом ряду (соответственно 3,6 и 6), Судя по плитам, находившимся in situ, все камни Ушкийн-Увэра первоначально широкими сторонами были сориентированы с юга на север. Таким образом, памятники объединяет то, что камни на обоих стояли рядами по линии север-юг, будучи широкими (т.е. изображающими боковые стороны человеческого тела) плоскостями экспонированы также меридионально. Но на этом сходство и заканчивается: камни монгольского святилища были рассчитаны на круговой обзор (причем главной осью обзора был меридиональная), в то время как стелы башкирского – планировались к осмотру в широтном направлении.
В настоящее время трудно вынести окончательный вердикт о природе как сходства, так и отличия двух этих комплексов между собой. Можно предполагать, что планиграфия валитовского святилища была приведена в какое-то соответствие с объектами, которые савроматы могли видеть в Передней Азии, – такими, как выставленные для публичного обозрения односторонние стелы, письменные декреты и др. Впрочем, и контроверзы этой возможности (связанные, например, с тем, что эту особенность первого валитовского изваяния не разделяют другие оленные камни Восточной Европы) весьма основательны, что позволяет перейти к изложению альтернативной точки зрения.
Версия 2
Уже в процессе завершения работы над настоящей статьей, некоторые сомнения авторов в «романтической» версии (предполагающей киммерийский возраст камней Иске ызмы и наличие на одном из них арамейской надписи) стимулировали поиски в другом направлении. Рождению «прагматической» версии особенно способствовало обращение к материалам казахстанского комплекса Дыкылтас в исследованиях которого в начале 90-х годов прошлого века принимал участие Р.Исмагил.
Названный памятник находится на полуострове Тюб-Караган (плато Мангышлак), в 5 км от берега Каспийского моря. Комплекс имеет очень сложную структуру, связанную с сосуществованием в его рамках разнообразных сооружений и объектов погребального и культово-поминального назначения, имеющих к тому же истоки в различных концах евразийского континента (Жетибаев и др., 1994. С.79-81; Загородний и др., 1994, С.64-69; Самашев и др., 1994. С.176-183). В этом плане прямых аналогий Дыкылтасу нет. В то же время, нельзя не отметить определенных черт сходства между Дыкылтасом и центрально-азиатскими памятниками типа Ушкийн-Увэра.
Центральным объектом Дыкылтаса является коллективная трехсекционная погребальная камера с ориентированным на юг входом-тамбуром, сложенная из врытых на ребро каменных плит. Она была вписана в круглое каменное кольцо; пустые сегменты, разделяющие секции, были заполнены битым камнем. В камере находились останки примерно трех десятков погребенных, кости которых и остатки инвентаря в результате совершения постоянных подхоронений в течение какого-то более или менее продолжительного времени и, главным образом, ограбления, оказались к моменту раскопок в хаотическом состоянии. Хотя в камеру и вел вход-тамбур, он имел большей частью декоративное значение, поскольку подхоронения новых умерших совершалось сверху, для чего приходилось, видимо, каждый раз разбирать перекрывавшие камеру плиты. В юго-восточном направлении от противолежащих концов камеры отходили многочисленные выкладки и наброски, конфигурация которых в совокупности организовывала какое-то подобие дуговидных конструкций («усов») центральноказахстанского типа, доходивших, впрочем, на западе и северо-западе до Поволжья и Приуралья (в том числе и Башкортостана).
Вещевой инвентарь из многократно ограбленной погребальной камеры имеет сарматский облик: трехлопастные бронзовые наконечники стрел, бусы (в том числе цилиндрические гагатовые), миниатюрные сосудики-курильницы, глиняные пряслица. При контрольном прокапывании дна камеры одним из авторов настоящей работы был обнаружен не попавший в работы З.С.Самашева и B.C.Ольховского очень плохой сохранности акинак с преднамеренно согнутым вдвое клинком и со «сломанным под тупым углом» перекрестьем. Этот предмет можно считать очень важным для определения начала функционирования коллективной камеры Дыкылтаса. После находки В.Н.Васильевым в хорошо датированном гераклейской амфорой погребении 1 кургана 3 Ново-Мусинского могильника в Приуралье меча описанного типа последние следует датировать самым концом IV – началом III вв. до н.э. (Васильев, 2004 С.153-172; Васильев, Сиротин, 2004. С.172-180).
В состав комплекса Дыкылтас входили также оставшийся недоисследованным курган с насыпью из камня, находящийся в 250 м к юго-западу от описанной коллективной усыпальницы, и стоявший на отшибе (в 1-1,5 км к юго-западу) одиночный каменный ящик. В одном из углов последнего, практически под покровной плитой, уцелели бронзовые нож и зеркало с отогнутым бортиком (типа V, VI или VII), датирующееся не позже V в. до н.э. (Смирнов, 1964. С.156-157). Таким образом, ранняя часть комплекса может быть датирована V-III/II вв. до н э.
На обширной территории памятника обнаружено в общей сложности десять изваяний, включая и эпонимное изваяние «Дыкылтас» (в переводе с казахского – «Воткнутый (вкопанный) камень»), имеющее порядковый номер 1. Ни его своеобразная са-погообразная форма (B.C.Ольховскому напоминающая морду животного), ни затесанная подпрямоугольная площадка в верхней части не находят аналогии среди изваяний Иске ызмы. Однако остальные изваяния, особенно те из них, которые имеют плавно приостренный верх (№2-3, 5 и 7), следует признать очень близкими рассматриваемым южноуральским. Уместно отметить и наличие в составе камней именно этой группы экземпляров (№3 и 7), у которых только одна из широких сторон («лицевая») ровная, а на другой, обозначающей, очевидно, спину, имеются оставленные нетронутыми выступы естественного происхождения. Эта же особенность прослежена и на первом камне из валитовского святилища. На ряде дыкылтасских изваяний (№4 и 8) изображены пояса в виде узких сплошных поперечных полос, что также знакомо нам по изваянию № 1 рассматриваемого памятника.
Наконец, может оказаться очень важным следующее наблюдение. На подпрямоугольной площадке, вытесанной в верхней части дыкылтасского изваяния (примерно на уровне «лица»), одна под другой нанесены две плохо сохранившиеся фигуры в виде полуколец. Надо признать, что они вполне сопоставимы с двумя крайними знаками «надписи» первого камня из Иске ызмы.
На Мангышлаке, а если говорить более точно, – на ограниченной территории полуострова Тюб-Караган, в окрестностях Дыкылтаса, одному из авторов статьи довелось видеть еще несколько памятников, близко напоминающих последний. Они не столь монументальны и на них отсутствуют визуально заметные выкладки, наброски и кольца, но, как и в Дыкылтасе, видны выступающие над поверхностью земли стенки подквадратных склепов с короткими дромосами, отходящими от южных стенок. Судя по размерам (около 3×3 м), они также представляли собой коллективные усыпальницы. Особенно похож на Дыкылтас ближайший к нему (расположенный примерно в 2-3 км к юго-западу) комплекс, около которого лежит около десятка рухнувших изваяний. Как по форме, так и по наличию немногочисленных специфических аксессуаров (узких поясов) они мало чем отличаются от камней Дыкылтаса и могли бы существенно расширить наши представления о локальной тюб-караганской группировке памятников савромато-сарматского типа Мангышлака. Судя по отсутствию данных об этих комплексах в последней книге B.C.Ольховского, они, очевидно, так и остались не только неисследованными, но и незафиксированными.
B.C.Ольховский практически вес изваяния Дыкылтаса (8 из 10) включает в группу так называемых «псевдооленных» камней и датирует их примерно V – III/II вв. до н.э. Наиболее ранним из них он считает изваяние 1, с установки, которой началось формирование всего комплекса (Ольховский, 2005, С.140-141). Это мнение разделяем и мы, но считаем, что имеются основания для версии о приходе тюб-караганцев около середины I тыс. до н.э. откуда-то из Монголии или с Алтая. Об этом свидетельствуют центральноазиатские черты как первого дыкылтасского изваяния, так и, особенно, планиграфия и структура самого святилища (подробнее см.: Кубарев, 1979, С.36 сл.). Специфический облик культуры этой группы населения выглядит особенно контрастно на фоне практически синхронных с ними памятников типа Байте соседнего плато Устюрт.
Выше, в ходе изложения «романтической» версии, было сказано о том, что святилище у летника Иске ызма не связано напрямую с какими-либо погребальными памятниками, ближайший из которых – курганная группа Валитово III – находится на определенном отдалении от него, в 400-500 м. В свете данных об отсутствии в этом могильнике захоронений VII в. до н.э., которые можно было бы привязать к «киммерийским» стелам святилища, это было почти равноценно приговору определенным научным надеждам, связанным с архаическим возрастом последних. Но это же, вкупе с наблюдениями о несомненном сходстве рассматриваемых изваяний и Дыкылтаса, позволило пристальнее присмотреться к смутно маячившей на горизонте гипотезе о синхронизации святилища Иске ызма с савроматскими комплексами Валитово III.
Могильник, состоящий из трех курганов с каменно-земляными насыпями диаметром 12-16 м, начал функционировать еще в эпоху бронзы, которая представлена здесь парным алакульским или срубным погребением 1 кургана 3. К раннему железному веку относятся три оставшиеся могилы – по одной на курган. В них обнаружены останки шести взрослых субъектов обоего пола, - распределявшиеся по 1, 2 и 3 соответственно в курганах 3, 1 и 2. Обе коллективные могилы содержали погребения ярусного типа. Разница во времени захоронений наглядно проявляется уже в ориентации костяков: если верхние (относительно поздние) из них ориентированы головой на юго-запад и даже юг, то нижние (ранние) – только на запад. Это говорит о наличии на могильниках захоронений как савроматской, так и раннесарматской культур (Сунгатов. 2004; 2005; ср.: Акманова, 2005).
Древнейшим, несомненно, является впускное погребение 2 кургана 3, совершенное в уже существующем кургане с погребением эпохи бронзы. Оно было совершено в широкой широтно ориентированной яме овальной формы и содержало нетронутое погребение жрицы. При женском костяке, лежавшем вытянуто на спине головой на запад и сопровождаемом костями барана, находился выразительный комплекс V в. до н.э., периода расцвета савроматской культуры: круглый жертвенник на трех зооморфных ножках, бронзовое зеркало с закраиной и изогнутой ручкой из рога животного, лежавшее в истлевшем футляре из бересты, раковина grifea, 2 раковины cauri, ажурное бронзовое колесико и продолговатая яшмовая галька с естественным рисунком.
Очевидно, синхронным ему является погребение нижнего яруса кургана 2. Женский костяк лежал по диагонали на дне ямы аналогичной формы в виде широкого овала, в положении на спине, головой на запад. Ее сопровождал инвентарь, который также можно интерпретировать как жреческий: бронзовое зеркало с закраиной (возможно, имевшее когда-то ручку), лепной круглодонный глиняный сосудик-курильница, раковина grifea, сурьматаш и лепной плоскодонный сосуд с носиком-сливом.
Еще два погребения, совершенных, кстати говоря, в широкой овальной двухярусной могиле кургана 1, могли бы претендовать, наряду с описанными, на роль самых архаичных в савроматской выборке. Погребение верхнего яруса (костяк 1): женское, вытянуто на спине, головой на юго-запад. Ему сопутствовали треугольно-трапециевидной формы небольшой жертвенник без ножек, раковина cauri, костяные подвеска, пронизка и втулка с двумя отверстиями, лепной неорнаментированный глиняный круглодонный (?) сосуд с коротким резко отогнутым венчиком и 6 стеклянных бусин, половина из которых – призматические шестигранные.
Погребение нижнего яруса (костяк 2): ограбленное мужское (?), от которого сохранился лишь лежащий на дне череп. Из инвентаря сохранились два лепных неорнаментированных плоскодонных сосуда (один из которых – с небольшим уступчиком на переходе от шейки к тулову), подвеска с отверстием из рога или кости и крупный бронзовый трехлопастной наконечник стрелы с потайной втулкой.
Погребение 1 кургана 3 относится (как и погребение 2 курган 3, и погребение 3 курган 2) к числу женских жреческих. Его более поздние хронологические позиции документируются юго-западной ориентировкой, круглодонным (?) сосудом, напоминающим уже прохоровские, и стеклянными призматическими шестигранными бусами. Очень близкую аналогию описанному – по обряду и по вещам - составляет погребение 1 (верхнее) двухъярусной могилы 2 кургана 3 могильника Танаберген II в верхнем течении Илека, датированное автором раскопок концом V в. до н.э. (Гуцалов, 2004. С.139, 151). Особый интерес факту сходства двух женских погребений верхних ярусов разных могильников придает то обстоятельство, что в Танабергене как у нас, ниже женщины был захоронен, скорее всего, мужчина (с колчанным крючком), причем головой также на запад. По стратиграфическим данным, погребение 2 могилы 2 попадает в зазор между погребением 1 той же могилы и основной могилой 1 того же кургана, датируемой довольно представительным инвентарем (акинак, наконечники стрел подпружные кольца, зеркало и др.) концом VI - первой половиной V в. до н.э. (Он же, 1992).
Итак, согласно «прагматической» версии, валитовское святилище принадлежало небольшому савромато-сарматскому роду, могильник которого находился на высоте «421 м». Логично предположить, что два изваяния, установленные на святилище-мемориале у подошвы этой высоты, в полукилометре от могильника, соответствуют двум самым ранним его погребениям. Первой из числа савроматов здесь была погребена женщина-жрица из кургана 3 (погребение 2), очевидно, и изваянная на одном из оленных камней. Кто же был изображен на втором камне?
Претендентов два: еще одна жрица – из кургана 2 (костяк 3, нижний ярус), и мужчина-воин (?)– из кургана 1 (костяк 2, также нижний ярус). Несмотря на то, что жреческое погребение выглядит ярче ограбленного воинского, мы склонны считать, что именно образ похороненного в кургане 1 мужчины вдохновил мастера на создание одного из двух камней.
Теперь, сузив круг претендентов до двух человек, можно попытаться определить, кому конкретно какое изваяние принадлежало. Как ни странно, этот вопрос решается проще, чем предыдущий. У большинства древних и современных народов надмогильные сооружения (столбы, плиты, статуи и пр.) женщин и мужчин очень четко отличаются друг от друга. Поэтому вряд ли будет ошибкой предположить, что камень 1 с имеющимися на нем изображениями атрибутов воина (пояс, боевая татуировка на лице) был поставлен в память о мужчине из нижнего яруса могилы кургана 1, а не имеющий никаких изображений камень 2, соответственно, – в память о женщине-жрице из погребения 2 кургана 3.
Представляется, что отмеченные в этой статье параллели в погребальном обряде и материальной культуре, прослеженные между комплексами Валитово и Дыкылтаса нельзя считать случайными. Их следует рассматривать как доказательство формирования в савромато-сарматскую эпоху годичного цикла кочевания и возникновения на этой основе между населением отдельных локальных территорий теснейших этнокультурных и хозяйственно-экономических связей (см. напр.: Таиров, 1993. С.3-23). В данном случае речь идет о территориях Башкирского Зауралья и полуострова Тюб-Караган.
Несколько слов остается сказать о генезисе степных святилищ эпохи раннего железа. Короткие однорядовые цепочки мегалитов без изображений, дополненные какими-то поминальными (?) выкладками или набросками и планиграфически вполне напоминающие «усеченный» вариант Ушкийн-Увэра и Дыкылтаса, имеются и на Южном Урале, в том числе и недалеко от Кизяташа. Ни один из них, к сожалению, еще не подвергался полноценным раскопкам, но, согласно устному заключению нашего коллеги Г.Н.Гарустовича, есть некоторые основания датировать памятники этого типа преимущественно периодом финальной бронзы, т.е. концом II – началом I тыс. до н.э. Это предположение, совпадающее с нашими собственными впечатлениями, требуют конечно, системных доказательств. Но уже сегодня можно видеть, что сильную сторону этой версии составляет ее хронологическая составляющая, а именно то, что аниконические мегалиты Евразии предшествовали оленным камням древнейших типов.