В узком коридоре экономического выбора: проблема занятости и источников дохода сельского населения в Белорецком районе


Источник: И.Л.Соя-Серко. В узком коридоре экономического выбора: проблема занятости и источников дохода сельского населения (по материалам полевого обследования в Белорецком районе) // Приуральское село: лабиринты социальной неопределенности (сборник статей). – М.: Центр стратегических и политических исследований РАН, 2000. – 103 с. – С.22-36.

Примечание: Печатается на историко-краеведческом портале Ургаза.ру с целью популяризации научных исследований по юго-востоку Республики Башкортостан. Без представления таблиц.

Автор статьи И.Л.Соя-Серко была участницей научной социологической экспедиции, которая проводилась в июле 1993 г. (совместно с группой ученых из Уральского научного центра РАН) и в августе-сентябре 1994 г. Основным предметом исследования были современные этносоциальные тенденции в жизни сельского населения Башкортостана. В качестве объектов для изучения были взяты несколько сел и поселков в Белорецком районе РБ. Наряду с традиционным для полиэтничного района комплексом вопросов, связанных с отношениями между представителями различных национальностей, участников экспедиции интересовала тема переселения в Башкортостан представителей тюркских народов (татар и башкир) из республик Средней Азии после распада Союза, проблема их обустройства, жизненных ориентации, причин миграции.

Сегодня Ирина Лелиановна Соя-Серко является доцентом кафедры Мировой экономики факультета «Мировой экономики и торговли» Российского Государственного Торгово-Экономического Университета (РГТЭУ).

 

В какой степени позиция властей Башкортостана в области аграрной политики созвучна настроению сельских жителей? Как они оценивают перспективы развития коллективных и частных хозяйств? Как меняются источники доходов сельского населения в связи с экономическим кризисом и развитием рыночных отношений?

Выяснению этих и других связанных с ними вопросов помогает информация, полученная в ходе полевых социологических исследований в сельских населенных пунктах. В качестве примера приведем материалы обследования в приуральском селе Сосновка (1993 и 1994 гг.).

Рассмотрение темы правомерно начать с уточнения позиций крестьян по отношению к главному ресурсу сельскохозяйственного производства – земле. Как показало наше обследование, подавляющее число опрошенных нами сельских жителей считало, что землю надо оставить в коллективном владении и пользовании. Однако каждый четвертый респондент допустил возможность частичной передачи земли в частную собственность. А несколько человек сочли даже необходимым, чтобы данный природный ресурс полностью перешел в частные руки. Такой точки зрения придерживались представители новой предпринимательской прослойки деревни (фермеры, коммерсанты).

Доля лояльно относящихся к частной собственности на землю, судя по результатам нашего обследования, заметно выше той, которая была зафиксирована официальным референдумом [1]. И все же надо признать, что большинство сельских жителей явное предпочтение отдавали общественному землевладению. Жители Сосновки и других обследованных нами поселков искренне восхищались основанной на фермерстве аграрной экономикой США, Японии, стран Западной Европы, высказывали убежденность, что для этих стран частная собственность на землю оправданна и целесообразна. Однако те же самые респонденты с уверенностью говорили о необходимости сохранения в республике коллективной формы собственности на землю.

Серьезный анализ проблемы оптимальных организационно-правовых форм хозяйствования применительно к изучаемому региону не входил в задачи нашего исследования. Можно привести и аргументы «за», и аргументы «против» преобладания здесь общественных хозяйств. В числе первых – суровые природные условия, требующие объединения трудовых усилий для рентабельного использования земельных ресурсов; закрепленные в организационно-практических навыках (идущие от дореволюционных времен) традиции коллективного землепользования; неприспособленность имеющейся сельскохозяйственной техники к мелкомасштабному производству и т.д. В числе вторых – главным образом слабая заинтересованность колхозников в эффективном функционировании своего сельскохозяйственного предприятия.

Однако ни те, ни другие подобные аргументы рационального характера, ставящие во главу угла условия достижения максимальной отдачи от имеющихся производственных ресурсов, не приводились в ответах опрошенных нами сельских жителей. Отрицание целесообразности передачи земли в частную собственность объяснялось, прежде всего, страхом, что земельные ресурсы будут скуплены «пришлыми людьми», станут предметом спекуляции и попадут в «чужие руки». Преобладала точка зрения, согласно которой в случае введения частной собственности на землю предпочтение должно быть отдано местным жителям, и часто высказывалось мнение, что преимущество должны получить члены колхоза. Всего несколько человек допустили возможность передачи земли всем гражданам Башкортостана. Однако никто из опрошенных не считал, что представители той или иной национальности (например, башкиры как титульная нация) должны иметь привилегии при разделе земельных ресурсов. И практически все респонденты подчеркивали, что отдавать землю можно только тем, кто будет ее обрабатывать.

Между тем было не совсем ясно, кто из экономических субъектов (если не брать в расчет весьма узкую прослойку своих потенциальных фермеров) может быть заинтересован в этих весьма малоплодородных, удаленных от рынков сбыта и не обеспеченных производственной инфраструктурой землях. В период проведения нашего обследования не просматривались сколько-нибудь серьезные с экономической точки зрения варианты использования имеющихся земельных ресурсов кроме как в качестве традиционных пастбищ, картофельных полей и угодий под кормовыми культурами. А данные направления использования находящихся в распоряжении колхоза сельскохозяйственных площадей, судя по его отчетам, приносили мало прибыли, а зачастую были убыточны. Трудности были связаны не столько с нехваткой площадей для желающих их самостоятельно использовать, сколько с обеспечением условий их рентабельной, приносящей прибыль земле­пользователю эксплуатации.

Что касается других, несельскохозяйственных вариантов экономического использования фонда земельных ресурсов, то, как показывал пример туристической базы «Арский камень», проблемы здесь были не менее сложными. Учитывая красоту и чистоту окружающей природной среды, теоретически можно было говорить о ее рекреационной ценности. Но это только теоретически, поскольку разрушающийся, приходящий в упадок туристический комплекс отличался малой привлекательностью для потенциальных отдыхающих. База действовала лишь очень небольшую часть года (даже не весь летний сезон, в то время как раньше она функционировала и зимой), а рядом расположенная деревня (населенная обслуживающим персоналом) жила на грани нищеты и с чувством полной безысходности.

Конечно, мы не могли знать всех особенностей взаимоотношений и конфликтов, развернувшихся в последние годы вокруг базы. Нельзя было не учитывать значимость для местного начальства отдельно стоящего коттеджа, который вполне возможно «оправдывал» убыточность всех других частей комплекса. Со слов некоторых респондентов, имел место и негласный торг между дирекцией, районной администрацией и третьей стороной относительно его дальнейшей судьбы. Не менее вероятно было и то, что местное руководство получало свои выгоды от такого бесхозного положения «Арского камня». Но, во всяком случае, в том виде, в котором мы застали этот до недавнего времени еще весьма известный центр горного туризма, трудно было предположить, что в ближайшее время могут найтись охотники вложить свои средства в его модернизацию.

Явное несоответствие действительной, существующей на данный момент потребительной ценности земельных ресурсов, находящихся в паевой собственности колхозников, бытующим представлениям о ней наводит на мысль, что приверженность общественной форме собственности на землю объяснялась скорее не осознанием ее более высокой по сравнению с частным землевладением эффективности, а ощущением общей неустойчивости жизни, неуверенностью в завтрашнем дне, ограниченностью альтернативных, не связанных с сельским хозяйством форм занятости. Тревожность, доминирующая в воспри­ятии крестьянами условий своей жизни, вынуждает их держаться за привычное, за то, к чему они худо – бедно приспособились. Предпочтение коллективных форм хозяйствования – это проявление своеобразного консерватизма людей, которые не могут себе позволить ситуацию повышенного риска. За весьма болезненным отношением к вопросу о земле, на наш взгляд, стоит социальная незащищенность сельского жителя, его бедность, недоверие к властям и отсутствие уверенности, что проблема доступа к природным ресурсам будет решена по справедливости.

Необходимо также учесть известную значимость традиционной для советской эпохи и по сей день имеющей место зависимости личного подсобного хозяйства от поступлений ресурсов из общественного сектора. Даже при нынешней в достаточной мере коммерциализированной экономике многие жизненно важные ресурсы остаются дефицитными или слишком дорогими для  большого числа жителей села. Будут ли у сельского жителя дрова, чтобы топить дом, удобрения и корм для скота, техника, чтобы обработать свое картофельное поле, или участок пастбища, чтобы накосить сено, – зависит от разрешения колхозного руководства. Даже такую продукцию, как молоко, являющуюся предметом районной специализации, трудно было купить тем жителям обследованных нами сельских населенных пунктов, которые не были включены в распределительную сеть общественного хозяйства. Колхозник же мог получить и мясо по льготной цене, и горючее, и дефицитные строительные материалы. Эти дополнительные доходы и выгоды, получаемые из крестьянского паевого союза и часто плохо учитываемые самими его членами, являются не последней причиной, объясняющей, почему многие жители Сосновки и других близлежащих сел и деревень не спешили покидать колхоз и убежденно высказывались за данную форму ведения сельского хозяйства.

Кроме колхоза важной сферой приложения труда и значимым источником средств существования сельской семьи продолжало оста­ваться личное подсобное хозяйство. Даже в таком районе, как предгорный Урал, находящемся в зоне рискованного земледелия и обладающем почвами невысокого плодородия, сельским жителям удавалось извлечь из своего подсобного хозяйства большое количество продуктов семейного пропитания – это и мясо, и молоко, и овощи. В крестьянских подворьях Сосновки имелся и мелкий, и крупный рогатый скот, и птица. Для многих крестьян доходы от своего подворья не просто играли роль некоего страховочного фонда, определенного подспорья в семейном бюджете, а были настоящим фундаментом их материального благополучия, позволяющим, что называется, держаться «на плаву» в условиях экономического кризиса.

Размер приусадебного хозяйства – важный фактор социально-имущественной дифференциации сельских жителей. Если те, кто недавно переехал в Сосновку, жили нередко в многоквартирных домах и имели лишь небольшой участок под огородом, то старожилы могли располагать большим подворьем с внушительным поголовьем скота (представленным и коровами, и лошадьми, и свиньями) и значительными площадями под овощными культурами [2]. Некоторым владельцам больших приусадебных участков только за счет продажи своего картофеля или мясо-молочной продукции удавалось, по словам респондентов, получить выручку, достаточную, чтобы купить автомобиль или построить новый дом.

При всей разнице размеров личного подсобного хозяйства было совершенно очевидно, что в годы проводимого нами обследования оно обеспечивало многим внушительный доход и являлось гарантом известной стабильности материального положения. В то же время, что и удивительно, сами сельские жители не склонны были придавать своему подворью высокий вес в качестве источника заработка и занятости. Лишь треть опрошенных отметили приусадебное хозяйство в числе основных источников доходов семьи, причем, как правило, не отдавая ему приоритет. По всей видимости, крестьянское подворье воспринималось сельским населением как привычная и неотъемлемая составляющая деревенской жизни. Кроме того, если принять во внимание поступления производственных ресурсов из колхоза, в определенной степени справедливо было бы не весь формально получаемый в приусадебном хозяйстве доход относить на его счет. Эта интеграция коллективного и личного подсобного хозяйств, по всей видимости, неосознанно учитывалась респондентами при оценке роли последнего в семейном бюджете.

Между тем испытывающее кризис общественное хозяйство, как показали интервью с его руководством и с рядовыми колхозниками, все в меньшей степени могло служить поддержкой для частных хозяйств сельского населения. Как и в других районах России, почти полностью прекратилось снабжение их кормами, молодняком скота, малодоступными стали средства механизации, многие строительные материалы. Стала невыгодной и почти прекратилась заготовка сельскохозяйственных продуктов, производимых крестьянами, потребкооперацией. Эта организация ко времени проведения нашей экспедиции вообще практически перестала существовать, демонстрируя все признаки деградации как самостоятельной экономической структуры.

Как известно, во многих регионах России в первые годы перестройки наблюдалась тенденция расширения размеров приусадебных хозяйств, увеличения их товарности. В прессе, в научных изданиях, в официальных документах говорилось о возрождении частного сектора, который все в большей мере обеспечивал потребности населения в таких видах продовольствия, как картофель, овощи, мясо-молочная продукция. Причем это расширение предложения продуктов питания произошло без существенных вложений дополнительных ресурсов со стороны государства. Однако вскоре рост производственного потенциала приусадебных хозяйств затормозился, а в некоторых из них даже начался откат назад.

Сходная картина складывалась и в районе наших полевых исследований. Снятие всевозможных жестких ограничений со стороны государства в отношении размеров личных подсобных хозяйств и возможностей реализации их продукции, а также обеспечение коммерческого доступа к производственным ресурсам и рынкам сбыта придало импульс развитию частного крестьянского хозяйства. Однако экстенсивный рост не сменился тенденцией к интенсификации производства. После кратковременного периода  наращивания  экономической базы личных подворий началось сокращение в них поголовья скота и падение товарности производства. Основная часть приусадебных хозяйств сельского населения продолжала оставаться хозяйствами натуральными, нацеленными на удовлетворение семейных потребностей в жизненно важных продуктах питания.

Примечательно, что очень немногие респонденты допустили вероятность приумножения своего благосостояния за счет более интенсивной работы в своем подворье. По всей видимости, при нынешних экономических условиях достигнут некий предел рациональных трудозатрат в приусадебном хозяйстве. Для перерастания этих хозяйств в товарные, специализированные, ориентированные на рынок экономические единицы требуется и изменение их юридического статуса, и поддержка со стороны государства, и развитие рыночной инфраструктуры на селе. Лишенное же правовой защиты и материальной помощи, предоставленное самому себе крестьянское подворье, как нам представляется, не в состоянии было в обследованном нами районе обеспечить долговременное решение проблемы занятости и материального обеспечения сельских жителей. При всей значимости личного приусадебного хозяйства как амортизатора экономических перемен его все же с оговорками можно было рассматривать в качестве альтернативы коллективному хозяйству, «школы фермерства» и источника роста аграрной экономики.

Теперь о той части частного сектора аграрной экономики, которая представлена фермерским хозяйством. Нами были проинтервьюированы несколько местных фермеров. Это были люди весьма обеспеченные, владеющие хорошими домами, пристройками, техникой (грузовиками, автомобилями, тракторами), планирующие и в дальнейшем укреплять материальную базу своих хозяйств и расширять направления своей предпринимательской деятельности. Фермеров объединяла схожая, достаточно четко формулируемая позиция по вопросу о земле и о наиболее оптимальных формах хозяйствования. Скептически оценивая будущность колхоза, они открыто выступали за частную собственность на землю, допуская в то же время ограничения, необходимые для предотвращения спекуляции земельными ресурсами. Один из фермеров даже поставил задачу введения института частной собственности на землю в число наиболее важных задач, которые должно решать правительство.

Нельзя сказать, что опрашиваемые нами представители предпринимательского сектора аграрной экономики охотно шли на разговор с нами. Как, впрочем, мы и ожидали, они предпочитали не распространяться о размерах своих доходов, источниках ресурсов, умалчивали и о том, с какими трудностями им приходится сталкиваться по роду своей деятельности. Однако нас больше интересовало отношение односельчан к фермерам и вообще к фермерству как форме хозяйствования, оценка ими своих собственных возможностей встать на путь самостоятельного частного товарного сельскохозяйственного производства.

При выяснении этих вопросов мы выявили, что вопреки часто встречаемому в официальной башкирской печати мнению многие сельские жители не отрицали для себя в принципе целесообразность занятия фермерством. Особенно часто желание попробовать себя в этом виде деятельности высказывала молодежь. Более того, немало было тех респондентов, которые видели в сельскохозяйственном предпринимательстве потенциальный источник высоких доходов. С получением земли, техники и занятием частным аграрным производством они связывали имеющиеся в республике возможности личного обогащения.

Однако никто из опрошенных не рассматривал для себя всерьез перспективу стать фермером в недалеком будущем, прекрасно осознавая трудности, связанные с выбором этого пути. Респонденты признавали, что в нынешних конкретных условиях фермерство – это дело сложное и доступное далеко не всем. Для успешного сельскохозяйственного предпринимательства, как утверждали сельские жители нужны немалые денежные средства, необходимо иметь возможности получать кредиты и другие производственные ресурсы, должны быть открыты рынки сбыта. Делает малопривлекательным занятие частным товарным производством также отсутствие гарантий и страховок от потерь, неизбежных при рыночных отношениях и чреватых для живущих на грани бедности крестьян необратимыми тяжелыми последствиями. Именно высокий риск, присущий аграрному предпринимательству в современных российских условиях, отталкивал многих от желания попробовать свои силы в самостоятельном деле.

Даже для весьма предприимчивых людей, обладающих жизненным опытом и, что называется, «деловой хваткой», фермерство оказалось деятельностью, связанной с труднопреодолимыми препятствиями. Например, врач-терапевт, возглавлявший местную больницу, положивший много сил, упорства и настойчивости для того, чтобы «пробить» ее строительство и обустройство, сообщил нам, что он был бы не прочь сам заняться сельскохозяйственным предпринимательством. Однако он столкнулся с недоступностью информации о возможности получения льготных кредитов и о существовавших программах помощи и поддержки фермеров. Эта информация становилась, по его словам, известна простому сельскому жителю только тогда, когда выделенные государством средства уже были распределены среди местной администрации и между их родственниками. Полученные же начальством субсидии, кредиты, производственные ресурсы были успешно использованы на личные потребительские нужды (на покупку автомобилей, строительство домов, приобретение и перепродажу леса; стройматериалов). Иными словами предоставленные из государственных источников средства были использованы, прямо скажем, не по назначению. Но в условиях высокой инфляции их было легко возвратить, не обременяя себя заботами и риском фермерской деятельности.

И дело здесь не только в зримой значимости системы неформальных отношений (значение которой отмечали многие респонденты в своих ответах на вопросы анкеты), но и в специфике той аграрной политики, которая проводилась в Башкортостане. Хотя официально провозглашался  курс на развитие многоукладности в аграрном секторе, меры, направленные на поощрение рыночных форм хозяйствования, занимали подчиненное место в системе государственного регулирования сельского хозяйства; бюджетные средства направлялись главным образом на поддержку колхозно-совхозного руководства, рассматриваемого республиканскими властями в качестве своей социальной опоры.

Если рассматривать проблему на локальном уровне, то не менее важным, на наш взгляд, препятствием для становления предпринимательства в здешней аграрной экономике являются диспропорции в демографической структуре сельского населения. В обследованных нами населенных пунктах встречалось явно недостаточно крепких крестьянских семей со сбалансированным половозрастным составом. Зато много было одиноких пенсионеров, чьи взрослые дети переехали в город или другое село, и лишенных мужской поддержки многодетных женщин. Сокращалась доля молодежи в суммарном населении поселков, так как, достигая 16-18-летнего возраста, молодые люди часто уезжали на работу или учебу в город. Причем в большей степени в миграционные процессы были вовлечены девушки, что приводило к нарушению пропорций между численностью женского и мужского населения, прежде всего в отдаленных селах, где еще могла найтись тяжелая работа для мужчин, но полностью отсутствовали рабочие места для женщин.

Что же касается приезжающих в Сосновку представителей нового поколения, то они в свою очередь были лишены родительского тыла, крепких родственных связей, необходимых для того, чтобы иметь возможность совместными усилиями начать самостоятельное дело.

Судя по высказываниям респондентов, проникновение рыночных отношений только усилило отчужденность людей, способствовало ослаблению семейных, межгрупповых связей. Как было сказано в одной из анкет, «каждый выживает, как может, в одиночку или своей маленькой семьей; объединяются только торговые работники».

Таким образом, социальные и экономические факторы обуславливали крайнюю узость базы формирования частнособственнического сектора. Каждое фермерское хозяйство было обязано своим возникновением специфическим, нетипичным для большинства сельских жителей обстоятельствам – родственными связями, желанием легализовать накопленный капитал, наличием этого капитала. Фермеры, безусловно, занимали особое место в социальной структуре села и вряд ли могли рассматриваться в качестве ростков новых производственных отношений. Они и сами выделяли себя из массы сельских жителей, приписывая себе такие качества, как трудолюбие, целеустремленность, способность идти на риск, и в то же время нередко обвиняя колхозников в лени, пьянстве, стремлении поживиться чужим добром и в расхлябанности.

Между тем респонденты-нефермеры (колхозники, служащие, рабочие МТС) как правило, не выказывали открыто враждебного, предосудительного отношения к новоявленным сельским предпринимателям Правда, многие стремились избегать давать однозначные оценки личности фермеров. Создавалось впечатление, что односельчане были просто не в курсе содержания, масштабов, направлений их деятельности, не осведомлены они были ни об их доходах, ни о степени занятости. Но при этом респонденты единодушно подчеркивали отсутствие, по их словам, «общественной пользы» от фермерских хозяйств. Видимо, сам факт неподотчетности «бухгалтерии» сельских предпринимателей, их оторванности от коллективного хозяйства наталкивался на укоренившееся в советское время представление о справедливости и необходимости общественного контроля над использованием такого важного для сельского жителя производственного ресурса, как земля. Классический тезис рыночной экономики – «через частный интерес – к удовлетворению интересов общественных», судя по всему, плохо соответствовал той системе координат, в рамках которой рассуждала обследованная нами башкирская деревня.

В условиях кризиса местного колхоза, разделившего судьбу многих животноводческих предприятий республики, и проблематичности увеличения экономического потенциала личного приусадебного хозяйства, а также наличия серьезных препятствий на пути фермерства особое значение для сельского населения имели возможности занятости в несельскохозяйственной сфере.

Что касается рабочих мест в государственных бюджетных организациях, то именно в Сосновке их было достаточно много. Это и сельсовет, и почта, и государственный магазин, и школа, детский сад, больница и даже клуб с библиотекой. Было место и для представителя МВД. В годы проведения нашего исследования в Башкортостане бюджетники получали заработную плату достаточно регулярно, и ее размер намного превосходил размер официальных заработков колхозников. Например, тракторист или механизатор получали в то время около 50 тыс. руб., а работник почты, воспитательница в детском саду – более 100 тыс. руб., учителя, врачи – не менее 150 тыс. руб. Самая высокооплачиваемая фигура на селе – милиционер. Его оклад превышал 300 тыс. руб.

Конечно, из приведенных цифр не следует, что материальное по­ложение государственных служащих было существенно выше, чем материальное положение колхозников. Нужно учесть уже упомянутый нами переток ресурсов из общественного хозяйства в частное. В результате в лучшем положении оказывались семьи, среди членов которых были и бюджетники и работники колхоза.

Важно другое. Число мест в государственных учреждениях было ограничено, и оснований для их увеличения не было. Только строящаяся больница могла предоставить дополнительные вакансии. Но в данном случае здесь стояла проблема противоположного характера, а именно проблема поиска кадров для укомплектования штата больницы. Среди местного населения врачей нужной квалификации не было, а специалисты, оканчивающие медицинские учебные заведения в городе, как известно, далеко не всегда стремятся реализовывать свое призвание на селе.

Среди работников образовательных учреждений конкуренция была особенно высокой: учителя, воспитательницы детских садов не могли устроиться по специальности и были вынуждены работать не по своей профессии.

Для мужчин серьезной альтернативой занятости в колхозе была работа в леспромхозе. Здесь заработки были заметно выше, и, что не менее важно, была возможность получить на льготных условиях лесоматериалы для строительства дома (себе или на продажу). Судя по опросу, большая часть молодежи была нацелена на этот вариант решения своих материальных проблем.

Однако работа по заготовке леса – тяжелая, по плечу только сильным и здоровым. К тому же для рядовых работников леспромхоза возможности покупки леса были ограничены и не могли служить в качестве постоянной дополнительной прибавки к основному заработку. Другое дело – доходы крупных дельцов, занимающихся производством и продажей домов для жителей столицы республики, желающих обзавестись собственной дачей. Благодаря связям с начальством леспромхоза они имели неограниченный доступ к лесным ресурсам, с помощью наемной рабочей силы изготовляли срубы и на собственном грузовом транспорте отправляли их в Уфу. Не приходится говорить, что это занятие представляло собой весьма выгодный частный бизнес.

Что касается простых сельских жителей Белорецкого района, то в ближайшей перспективе деятельность, связанная с заготовкой и переработкой древесины, вряд ли могла стать стабильным источником дохода и занятости для многих, желающих сменить род своей профессиональной деятельности. Несмотря на обширные природные богатства края, лесное хозяйство не могло отвлечь на себя сколько-нибудь значительную часть безработного населения, поскольку, как мы выяснили из разговора с местной администрацией, эта отрасль сама испытывала немалые трудности. Хотя район нашего обследования относился в прошлом к числу наиболее значимых поставщиков лесоматериалов, в силу практически полного отсутствия предприятий лесоперерабатывающей промышленности и отдаленности от индустриальных центров продукция башкирских леспромхозов отличалась низкой конкурентоспособностью. Установка и (или) модернизация мощностей по переработке требовала больших финансовых средств Высокие транспортные расходы делали невыгодной закупку необработайной древесины из отдаленных районов республики.

К тому же заготовка леса велась варварскими способами, так как, по словам респондентов, никто не нес ответственности за сохранность природного потенциала. Раньше, например, действовало правило, согласно которому не разрешалось вывозить лес до тех пор, пока не будет убран хворост. В последние годы делянки уже не очищали. К тому же санитарные рубки производили механизировано – лес вывозился тракторами. В результате росла захламленность леса, снижалось качество древостоя. Из-за отсутствия необходимых мощностей по переработке древесины, дороговизны горючего и высоких транспортных издержек большое количество заготовленного леса гнило в реках, оставалось на делянках и пилорамах. Иными словами, на ветер выбрасывались огромные ресурсы, и происходило ухудшение состояния окружающей природной среды.

Лесные площади не восстанавливались в должных масштабах. В период полевых исследований лесничество сажало менее половины бывшей нормы посадок лесокультур – 60 га в год, в то время как в прежние годы план нередко доходил до 300 га в год. Кроме того, ухудшилось качество лесных биоценозов, так как в 60-70-е гг. в республике активно применялась химическая обработка леса для отсева лиственных, непромышленных пород деревьев, что привело к обеднению видового состава местной фауны. Стало заметно меньше птиц, грибов, ягод. По словам респондентов, раньше в лесах был настоящий птичий гомон, часто встречались глухариные тока. К 90-м гг. птиц уже не стало слышно, и в целом произошло явное оскудение животного мира.

Финансовое положение лесничества не позволяло ему проводить природоохранные и природовосстановительные мероприятия в необходимых масштабах. Более того, в последние годы в нем произошло сужение коммерческой производственной деятельности, доходы от которой были в свое время важным подспорьем бюджета хозяйства. Раньше, например, в лесничестве был питомник, где выращивали саженцы кедра, сосны, лиственницы. Но к началу 80-х гг. его закрыли, и саженцы стали привозить из другого района. Закрылось и производство ширпотреба (живицы, дегтя и других видов продукции кустарного промысла), которое в прежние годы играло немалую роль в обеспечении доходов работников лесничества. Ко времени проведения нашей экспедиции штат лесничества был укомплектован и возможности трудоустройства здесь практически отсутствовали.

Таким образом, лесное хозяйство, как отрасль, которая могла бы стать источником развития этого богатого своими природными ресурсами края, находилась в весьма плачевном состоянии. Даже для сохранения имеющегося уровня производства и количества рабочих мест необходимы были специальные меры по поддержке и развитию лесной экономики.

Кризисное состояние хозяйства района сказывалось на материальном благополучии его жителей. Более половины опрошенных нами респондентов отметило ухудшение своего материального положения за последние годы, четвертая их часть считала, что оно практически не изменилось, и всего в 16 % ответов фиксировалось улучшение этого положения. Иными словами – налицо рост дифференциации уровня жизни сельского населения на фоне неблагоприятных тенденций для большинства. При этом закономерно предположить, что показатели динамики этого уровня для всего населения обследованных сел должны были быть еще более удручающими. Ведь в выборке относительно преувеличена доля представителей предпринимательской прослойки деревни и ее руководящего звена, то есть лиц, которые оказались в более выгодном положении по сравнению с основной массой односельчан.

Оценивая полученные данные, надо учесть также тот факт, что в годы проведения обследования в Башкортостане широко действовала государственная система поддержки цен на предметы первой необхо­димости. Цена на хлеб, например, была в 2-2,5 раза меньше, чем в соседних регионах. Правительство республики в то время еще могло себе позволить за счет поступлений от энергетического и нефтехимического комплекса поддерживать и регулярно выплачивать пенсии и заработную плату бюджетникам. Поэтому не удивительно, например, что респонденты-пенсионеры, то есть те, кого обычно относят к наименее социально защищенной группе населения, при ответах на вопросы анкет утверждали, что хуже всего приходится не им, а молодежи.

Последнее замечание весьма примечательно, если рассматривать ситуацию в перспективе. В окружении заброшенных горнорудных поселков, страдающих от безработицы и безденежья не значащихся на карте населенных пунктов ВПК, рядом с г.Белорецком, где металлургические заводы периодически закрывались, а «висящие» на них предприятия социальной сферы находились на грани развала (поскольку у градообразующих производств не было средств содержать все это «богатство»), молодежь Сосновки и близлежащих деревень оказалась как бы «запертой» на селе. Ее устремления к образованию и профессиональной деятельности за пределами сельской местности наталкивались на кризис урбанистических центров.

Что же касается возможностей «пригодиться там, где выпало родиться», то, как показало наше исследование, они не отличались большим разнообразием. Уже в годы, предшествующие «перестройке» и рыночным реформам, имело место свертывание различных направлений экономической деятельности в районе. Этот процесс затронул, как отмечалось выше, и кустарные промыслы, и опытные семеноводческие станции, и лесные питомники. Из-за ухудшения окружающей среды менее прибыльными стали такие занятия, как грибов, ягод, рыбная ловля.

Это сокращение направлений хозяйственной деятельности обрекает деревню на жесткую зависимость от убыточных сельскохозяйственных отраслей и ограничивает возможности более рационального использования имеющихся производственных ресурсов. В этом плане пример Сосновки и подобных ей населенных пунктов сельской глубинки является еще одним ярким подтверждением пагубности советской политики нивелирования хозяйственной жизни, политики превращения каждого района страны лишь в один из узкоспециализированных цехов большой советской фабрики. В условиях кризиса колхоза «Заря», разделившего судьбу многих узкоспециализированных сельскохозяйственных предприятий-гигантов, оказавшихся неприспособленными к требованиям и вызовам рынка, низкой конкурентоспособности лесного хозяйства и слабости экономического потенциала ЛПХ создание предпосылок для диверсификации местного хозяйственного комплекса, возрождения или развития разнообразных сфер хозяйственной деятельности в различных организационно-правовых формах является, на наш взгляд, ключевым фактором оживления экономики края.

Об узости же реально имевшихся, лежащих на поверхности, возможностей для маневрирования в поисках источников занятости и доходов говорят ответы на вопрос анкеты «Каким образом вы рассчитываете улучшить свое материальное положение?» Вариант «открою свое собственное дело» был выбран теми, кто его уже открыл. Остальные надеялись либо на помощь государства, либо на помощь родственников. Менее 10 % респондентов рассчитывали найти дополнительную работу, и всего три человека надеялись изменить свое материаль­ное положение к лучшему, сменив место занятости.

Было бы преувеличением утверждать, что жители Сосновки проникнуты чувством растерянности перед лицом нарастающих неблагоприятных изменений в экономической ситуации. Вернее было бы сказать, что село как бы замерло в ожидании, но в ожидании весьма тревожном.

Характерно, что этот достаточно высокий уровень тревожности был спроецирован не на свои конкретные трудности жизни, а на все общество в целом. Беспокойство было связано, прежде всего, с ощущением нестабильности политической и экономической ситуации в стране, вызывавшей неуверенность в завтрашнем дне и тревогу за будущее детей. Проблемы же локального уровня (размер заработной платы, состояние здоровья, личная безопасность, внутрисемейные отношения или отношения на работе) вызывали гораздо меньшую озабоченность. Даже нехватка денег, несмотря на ухудшение у многих материального положения, не являлась, как правило, главной причиной забот и тревог.

Обращает на себя внимание также то, что более половины тех респондентов, чей уровень жизни, судя по их оценкам, снизился, винили в этом правительство и президента. Руководство республики считали ответственным за сложившееся положение гораздо меньшее число опрошенных, и лишь в одном ответе прозвучало обвинение в адрес местных властей. «Досталось», конечно, «торговцам и спекулянтам», в которых персонифицировались рыночные изменения и неодинаковость их последствий для разных групп населения.

В таком раскладе ответов немаловажную роль играла пропаганда республиканской властью преимуществ «башкирского варианта реформ» и вообще всех действий, исходящих от президента республики и его окружения. Значение имела и преподносимая башкирскими СМИ оценка Москвы как инициатора тех преобразований, с которыми ассоциировались негативные перемены в экономических условиях жизни.

Важно то, что эти перемены воспринимались скорее как некое стихийное бедствие (под названием «перестройка», «реформы»), повлекшее за собой изменение внешних обстоятельств жизни, миграцию в другую страну, снижение уровня доходов и т.д., нежели как преобразования, в которых можно принять самим деятельное участие. Поэтому в ответах присутствовало не столько осознанное неприятие рыночных реформ, сколько некоторая отстраненность, непонимание их смысла и содержания.

Трудно не согласиться с устоявшимся мнением, что развитие, осуществляемое сверху, редко бывает устойчивым и динамичным, и вообще сам термин «развитие» в подобном случае имеет мало оснований для применения. Рассуждая в этом русле, пассивность и приверженность выжидательной позиции основной массы сельских жителей можно расценить как главное препятствие на пути модернизации сельской экономики.

В то же время можно ли ожидать появление импульсов к конструктивным изменениям в ответ на вызовы времени изнутри сельского общества, где люди подчас столь сильно задавлены обстоятельствами, что совершенно естественно ощущают свое бессилие что-либо изменить? Даже в относительно обеспеченной Сосновке традиционные для российской деревни пьянство, незавершенность школьного образования (многие дети бросают школу уже после 4 класса), высокий травматизм молодежи (из-за непрестанных драк и разборок), болезни из-за скудного и однообразного питания, разлады в семьях, – судя по оценкам респондентов, весьма обычные явления. Еще хуже обстановка в менее благополучных селах (например в «Арском камне», или в небольших башкирских деревнях, расположенных далеко от Белорецка), где простой человек, сжатый тисками суровых условий жизни, еще более забит и не в состоянии отстаивать свои собственные интересы.

В разговоре с одним из высокопоставленных деятелей научного мира Башкортостана нами было услышано красноречивое замечание относительно той части населения республики, которая в силу ли жизненных обстоятельств, в силу своей судьбы или характера оказалась за пределами «цивилизованного» благополучия. Смысл высказывания этого весьма умного человека сводился к тому, что «не стоит возиться с этими спившимися бездельниками и неудачниками, иначе все могут погрузиться в это болото».

Оценивая данное суждение и возможности решения сложного комплекса жизненных проблем изнутри и силами сельской глубинки, может быть, не будет слишком смелым провести здесь аналогию с пустынями и болотами, поглощавшими поля, когда не были предприняты специальные усилия по их ограничению, и вспомнить, что земли, подвергшиеся мелиорации, представляют собой одни из наиболее плодородных земель мира. Смогут ли жители отдаленных сел и деревень республики обустроить свою жизнь, не потерять имеющиеся у них природные богатства и «вписаться в поворот истории» все же, возможно, как никогда зависит от их целенаправленной поддержки извне.


Примечание:

1. По результатам референдума, 84,4 % граждан Республики Башкортостан настроены против введения неограниченной частной собственности на землю.

2. По данным похозяйственных книг, в самых богатых подворьях насчитывалось 3-4 коровы, 1-2 лошади, 5-7 овец.