Источник: Борис Бурлак. Большая медведица // журнал «Урал». – 1975. – №7. – С.111 – 118.
Примечание: Печатается на историко-краеведческом портале Ургаза.ру с целью популяризации трудового подвига наших земляков.
Вот наконец-то я на берегу реки Белой...
Отсюда, с величавого уфимского холма открывается одна из самых живописных панорам Южного Урала: воспетая еще Аксаковым поэтическая Дема стремится навстречу Агидели, которая здесь, у подножия города, – как тугая тетива боевого лука; слева, рассекая надвое заречневую сиреневую степь, уходит далеко на юг старый Оренбургский тракт, щедро высвеченный погожим бабьим летом; и высоко над головой бронзовый Салават Юлаев на таком горячем коне, что, кажется, он вот-вот взовьется свечой, как в далекие огненные дни, – перед Емельяном Пугачевым.
Совсем недавно отмечалось 200-летие крестьянского восстания, эпицентром которого был Южный Урал. И мне захотелось не только мысленно, но и зрительно соединить Оренбуржье и Башкирию, тем паче, что я вырос на их границе, там, где навсегда окаменел девятый вал горного прибоя, набежав на широкую степную отмель.
Давно хотелось побывать в белокаменной Уфе – до нее же рукой подать. Но все никак не мог собраться: то комсомольское кочевье в годы первых пятилеток, то война с ее черными метками плацдармов на далеких землях, то этот сплошной «цейтнот», хорошо знакомый пишущей братии. Однако дальше откладывать нельзя, хотя заветное и откладывается обычно напоследок... И вот еще одно позднее открытие в жизни: Башкирия – подобная Большой Медведице на тысячеверстном Млечном Пути Урала.
Но так ли уж поздно я открыл для себя эту на редкость богатую и красивую землю? Нет, открытие началось еще в детстве, потом продолжалось в ранней молодости. А этот уфимский холм лишь помог мне восстановить немую киноленту видений прошлого. К тому же озвучил их, наполнил гулом времени, шумом вековых урманов, шелестом дивной уремы. Тем и хороша такая высота, что она не только распахивает даль грядущего, но и обостряет взгляд, обращенный на череду минувших лет.
Как сейчас вижу буйные башкирские луга в горах. Когда старшие собирались туда на сенокос, мы, деревенские мальчишки, одолевали старших. И нас брали с собой в дальнюю дорогу. Это было верхом удовольствия.
Где-нибудь в божественной долине Ика располагался на опушке леса рыдванный стан на целых две недели. Ну конечно, первым ребячьим делом была клубника, от которой жарко кровянели травянистые поляны на солнцепеке. Нам давали волю на денек, а потом – грабли в руки и за работу. Но мы все равно сбегали в лес на часок-другой, чтобы пособирать валежник для костра или натаскать из родника воды в большие лагуны, стоявшие в тени сторожевого дуба. Что это были за родники, выбивавшиеся наружу в расселинах зеленого, с золотой искрой, невиданного диабаза! (Уцелели ли они до сих пор или ушли под землю, затаились от разведчиков-нефтяников?).
А какие были вечера на сенокосе, когда башкирские леса и горы, кажется, вплотную подступали к догоравшему костру, и все вокруг становилось до того загадочным, таинственным, что ровесники мои с трепетом слушали были-небылицы поживших на свете мужиков и долго не могли заснуть, боясь пошевелиться. То нам виделись огромные медведи, которые в поисках дикого меда или малинника набредут на нас. То за аппетитным хрустом табунка пасущихся невдалеке коней угадывался топот удалой башкирской вольницы. То вдруг ветер низовой доносил клекот орлиной стаи, будто справлявшей веселый пир на камнях за ручьем, где мы утром брали ледяную воду.
А небо, какое высокое небо сверкало зернистыми звездами над нами! Нет, в открытой степи нет такого, хотя отсюда до нашего села было всего-то каких-нибудь верст пятьдесят, правда, с гаком, которые взрослые тоже почему-то называли башкирским гаком.
Вот эти сенокосы и были для меня первым открытием мира. Так я узнал, что есть на свете диковинная Башкирия, добрая соседка русских деревень.
Помню, едва стихли последние, разрозненные схватки с блуждающими сотнями наголову разбитого атамана Дутова, как потянулись на юг по зимнякам длинные башкирские обозы. А встречь им русские обозы – кто за баймакским лесом, кто за кугарчинским сеном.
В нашей деревне всегда ночевали знакомые башкиры. Они баловали нас, ребятишек, медом или солеными груздями, домашней пастилой или копченой рыбой.
– Ай, хороший малайка! – говорил старый бабай, когда мы начинали расхваливать на все лады далекие райские луга. Потом я каким-то чудом попал в Исангулово. До сих пор стоит перед глазами необыкновенно пестрая картина восточного базара с его калейдоскопом лиц, улыбок, удивленных глаз, с его разноязычным говором, волшебным граммофоном, частушками времен нэпа. Там, на зеленом берегу вольного Ика, я и увидел впервые сабантуй. С шести лет водил лошадей в ночное, втайне от взрослых участвовал в ребячьих лихих скачках, падал, разбивался – все бывало. Но таких отчаянных наездников, как в Исангулово, мне не доводилось еще встречать, и я готов был до заката солнца любоваться их отменной джигитовкой.
Из рассказов учителя по географии мы, школьники, твердо усвоили, что Сурень впадает в Ик, Ик – в Сакмару, Сакмара – в Урал. Да это было легко понять; многие из нас сами побывали на берегах этих рек. Но что есть неподалеку другая, более многоводная река – Белая, которая почему-то резко отвернула на север, к Каме, – этого мы долго не могли себе представить. Нам казалось, что все башкирские реки обязательно должны течь в нашу сторону, и мы не хотели признавать никаких водоразделов, если люди, живущие по соседству, с пугачевских времен соединены одной судьбой.
Шла первая пятилетка. Начиналось сотворение нового мира в котлованах будущих заводов. Глубоко распаханные поля только что освободились от межевых столбов. Вот тогда-то и возникла головная цепь крупных совхозов, которые создавались не на обжитых землях бывших барских имений, а в глухих, неосвоенных степях. По своим масштабам то была лишь разведка боем, если сравнить ее с наступлением на целину, развернувшимся через добрую четверть века. Но разведка эта многому научила нас.
ЦК комсомола и Наркомпрос России решили послать в совхозы культбригады. Нет, не на месяц, а на длительное время. Конечно, добровольцев нашлось сколько угодно, тем более что как раз в то время уезжали в деревню рабочие-двадцатипятитысячники, пример которых увлекал молодежь.
Нам предоставили завидный выбор, езжай куда хочешь: на Урал или Северный Кавказ, в Сибирь или Среднюю Азию. Я долго колебался: куда бы лучше махнуть в мои неполные семнадцать лет? Сначала остановился на совхозе «Гигант», прельщало само название, да и хотелось побывать на юге. Потом раздумал и выбрал совхоз «Пахта-Арал» – все-таки экзотика. Но, в конце концов, поехал в Зилаирский зерносовхоз: магнитное поле Башкирии оказалось посильнее любой экзотики.
И вот мы, четверка комсомольцев под началом коммуниста, отправляемся с Казанского вокзала столицы на Южный Урал. Поезд переполнен, с нами вместе едут знаменитые двадцатипятитысячники среди которых были, конечно, свои будущие Давыдовы. Мало сказать, что мы гордились такими попутчиками. Мы чувствовали себя бойцами, чуть ли не участниками штурма Зимнего дворца.
Шел снежный, метельный январь тридцатого года. На станции Сара мы наняли попутные две подводы, кажется, не за деньги, а за несколько осьмушек чая. Кое-как добрались до большого села Акъяр – там уже и до центральной усадьбы заветного совхоза оставалось недалеко.
В одном из первых каменных полубараков нам отвели просторную комнату. Отныне это наш общий дом. А работ; у каждого своя. Мне надо было организовать библиотеку. Директор совхоза показал на маленький домишко и заметил:
– К сожалению, ничего другого предложить не могу пока. В тесноте, да не в обиде...
На следующий день возчик свалил у домика сырые, зимней рубки осокоревые дрова. А через неделю привезли ящики с книгами. Надежда Константиновна Крупская, заместитель наркома просвещения, сама позаботилась о нашем брате-библиотекаре: книг по тем временам оказалось много, и книги были все больше дорогие, даже в суперобложках.
Не успел я разобраться в этом невиданном богатстве, как нагрянули нетерпеливые читатели. Появились у меня и верные помощники: кто-то по вечерам топил голландку, кто-то мастерил самодельные полки грубой, плотницкой работы, а девушка-башкирка из совхозного медпункта занялась литературой, присланной Уфой.
До полуночи светился огонек в моей библиотеке, вокруг которой завывал шальные ветры, наметая вдоль протоптанной дорожки косые, подсиненные морозцем сугробы снега. И зима пролетела незаметно – кажется, не было другой такой коротенькой зимы с тех пор.
Там и настигла нас тяжкая весть смерти Маяковского. Погоревали мы всей культбригадой, вспоминая, как выступал Владимир Владимирович в Политехническом музее, где удалось нам побывать накануне отъезда из Москвы. Стояли великолепные дни начала апреля, и не верилось, что такой поэт ушел из жизни на самом разгоне наступающей весны. А весна та выдалась необыкновенной. Помню, на широкой проталине близ совхозной усадьбы с утра выстроилась колонна тракторов. Все заморские – «катерпиллары», «ойл-пулы», «фордзоны». Их было около сотни. Сто тракторов в году тридцатом! Это сейчас никого не удивишь любым скоплением техники, а тогда на зилаирский «тракторный парад» съехались жители не только окрестных башкирских деревенек, но и далеких казачьих станиц Оренбуржья.
Был громкий митинг. Все жарко говорили о том, что зерновую проблему надо решать с революционным размахом, хотя еще только-только начинались бетонные работы на площадках Харьковского, Сталинградского, Челябинского тракторных гигантов. Мы с завистью поглядывали на эту сотню машин, купленных за границей на чистое золото, собранное по крупице, по колечку в бедной, разоренной войнами России. В сторонке толпились американские шеф-водители, не понимая, что же такое происходит здесь, на оттаявшей уральской земле, в «башкирском штате», как называли они на свой манер автономную республику.
– По машинам! – скомандовал директор совхоза.
Молодые парни разошлись по своим местам, начали заводить моторы. И целинная зилаирская степь ответила на их перебивчивый гул мощным, слитным эхом. Жаворонки, вившиеся в теплом прозрачном небе, отлетели подальше от солнечного пригорка. Один за другим, волоча сизые хвосты дыма, покачиваясь на глинистых бровках сурочьих нор, уходили в степь «катерпиллары». Следом тронулись «фордзоны». Потом «ойл-пулы» со своими пароходными трубами. Мальчишки бежали за этой диковинной армадой, которую, поднявшись на крыло, этак торжественно сопровождали матерые беркуты.
Но два или три неуклюжих, громоздких «ойл-пула» долго не могли тронуться с места. Иностранцы, смущенные неудачей, до полдня налаживали их вместе с одним умельцем из ленинградских рабочих. Нашенский мастеровой оказался толковым помощником заморских специалистов. Нет, не боги горшки обжигают! – гордились мы этим парнем.
Так начиналось обновление башкирской земли четыре с половиной десятилетия тому назад.
Уезжал я из совхоза после сева. Знакомый тракторист, отправлявшийся на ту же станцию Сара за грузами, охотно взял меня в кабину «катерпиллара». (Даже пробовал учить, как надо управлять такой чудо-машиной.) Всю неближнюю дорогу мы проговорили с ним о Южном Урале, где в гражданскую войну разворачивались в лавы первые красные эскадроны, где железный поток бессмертных отрядов Василия Блюхера и Николая Каширина с отчаянными боями продвигался на север к Белорецку, отступая из Оренбурга.
Мы уже неплохо знали историю этого края. Но и не догадывались о том, что скоро придут сюда по следу пахарей и геологи-разведчики, и строители, что про эту землю сложат стихи такие поэты, как Сергей Чекмарев, Мустай Карим, Борис Ручьев. У нашего поколения все еще было впереди, почти вся жизнь, едва начатая в комсомольских странствиях по белу свету.
И куда бы ни забрасывала потом меня судьба, я везде и всюду с удовольствием вспоминал Башкирию. В Орске, на строительстве первого на Урале крекинга, когда ишимбаевская нефть еще таилась в подземных омутах. На Крайнем Севере, в Норильске, когда в газетах уже замелькали крылатые слова о втором Баку. На фронте, где-нибудь в районе Балатона, когда наши танки заправлялись на ходу бесценным горючим, добытым в башкирских недрах. Да и после войны, в Риге, слушая рассказы латышей, которые тепло говорили о башкирах, по-свойски приютивших беженцев в лихую годину эвакуации в глубокий тыл.
Четверть века спустя я снова оказался рядом с Зилаирским совхозом, приехав на целину – в только что организованный по соседству Таналыкский совхоз на оренбургской земле.
Вот так замкнулся круг моей молодости опять же на Башкирии.
Все это и припомнилось на высоком правом берегу реки Белой.
Я ходил по уфимским улицам, с удовольствием оглядывая добротные кварталы, перемежаемые высотными домами, и не переставал удивляться своеобычной красоте этого белокаменного города. Во всем чувствуется строгая продуманность, заботливая хозяйская рука, архитектурный вкус. Говорят, что Уфа поднялась на «нефтяных дрожжах», что ей сильно повезло после войны. Ну что ж, какая-то часть правды в этом есть. Но не вся, правда. Можно строить широко, много, однако наспех и вразброс. Уфа радует цельностью своих ансамблей, гармонией нового и старины, завидным простором главных магистралей. Один проспект Октября чего стоит! Проспект, соединивший древнюю часть города, где была когда-то крепость, и молодую рабочую окраину – этот индустриальный бастион столицы республики.
Сейчас Уфа протянулась на десятки километров и заключена в двойную лесопарков и живописных рек. Она начинает вымахивать своими этажами все выше к небу. Разве только береговые откосы еще усеяны деревянными домиками в садах, и путники, огибающие город на поезде или пароходе, невольно принимают эти откосы за самую Уфу. Но большое видится на расстоянии!
На второй день я встретил на улице Мустая Карима, с которым познакомился почти двадцать лет назад на янтарном берегу Рижского залива. Мы с ним виделись потом не раз, но все накоротке, в кулуарах писательских съездов. И вот он энергично вышагивает по своей родной Уфе, то и дело, отвечая на приветствия горожан. Я узнал его издали по летучей походке. Сошлись лицом к лицу, зорко оглядели друг друга. Годы, годы... Они стремительнее самой Агидели. Поэтические строчки не даются даром, оставляют след не только в сердце, но и на лице. Да это не главное. Лишь бы писалось во все времена года, в любую непогодь и при любом настроении.
Мы проговорили несколько часов. О нашем времени, о литературе, о будущих книгах. Правда, Мустай не очень-то охотно делится планами. Да, пишет стихи, начал новую драму. Какую, о чем? Пока еще рано судить, что получится. Но я-то уже знаю, что он ставит перед собой задачи масштабные, крупные, будь то сокровенная лирика или народный эпос. Он любит строфу – как взрывчатую связку слов, не уступающую связке боевых гранат на переднем крае.
Кстати, о войне. Оказывается, нам довелось быть на одном фронте – Третьем Украинском, у Толбухина. Мустай никогда об этом не говорил, а теперь сказал, едва речь зашла о 30-летии Победы. И я мысленно представил его там, на левом фланге, под крылом которого воспряли духом братские народы стран Дунайского бассейна.
Может быть, там родилась строфа:
Не русский я, но россиянин.
Ныне Я говорю, свободен и силен:
Я рос, как дуб зеленый на вершине,
Водою рек российских напоен.
Может, оттуда и начинался взлет поэта, и он, вернувшись, домой не на побывку, а насовсем, как победитель, по-новому окинул цепким взглядом всю эту землю с уфимского орлиного холма. Мы только ведь теперь с каждым годом все глубже и взволнованнее постигаем величие нашего солдата, о котором еще не спеты и самые громкие и самые задушевные песни века. Не потому ли и задумался Мустай Карим, когда мы вспомнили о былых походах.
Ну а потом он показывал Уфу, без восторгов, без восклицаний, как работящий наследник показывает отчий дом, где сделано уже немало, однако сделать куда больше. Он не торопил свою немолодую «Волгу», рулил себе неспешно, чтобы гость мог сам понять, что к чему. Но было видно, что поэт гордится втайне своим городом – этой поэмой в камне и бетоне, которую сложили строители за каких-нибудь сорок рабочих лет. Четыреста и сорок! Четыре столетия минуло с основания Уфы, но именно последние четыре десятилетия возвели ее в ранг крупнейших российских городов.
«Башнефтехимзаводы». О них много писалось. Это уникальное производственное объединение. Промышленный комплекс первой величины. Созвездие этих заводов и делает Башкирию похожей на уральскую Большую Медведицу с ее ковшом, черпающим нефть. Начиная с южных районов республики, граничащих с Оренбургской областью, и до самой Камы раскинулись «нефтяные поля», которые уже дали государству сотни и сотни миллионов тонн. Вернее, это пшеничные поля с бесчисленным множеством «качалок». Долгое время Башкирия вместе с Татарией была коренником в энергетической упряжке советской индустрии Невозможно переоценить роль Второго Баку в послевоенном разбеге всей нашей экономики. Теперь другие времена, когда появилось на карте еще одно – Третье Баку в Тюменской области. Когда близ Оренбурга открыт знаменитый «газовый вал» с его триллионными запасами.
И все-таки Башкирия надолго останется средоточием современной нефтехимической промышленности. К ней тянутся со всех сторон все новые трубопроводы. Совсем недавно построен конденсатопровод Оренбург – Салават.
– Как раз вовремя, – заметил Алексей Павлович Кулагин, начальник отдела территориального планирования и размещения производительных сил Госплана республики,
Я встретился с ним в тот же день, что и с Мустаем Каримом. Здесь, в Госплане, стихов, конечно, не пишут, но Кулагин по долгу своей службы привык заглядывать далеко вперед. И поэтическая настроенность его показалась мне сродни нашему брату, литератору. Какой видится десятая пятилетка Башкирии? Что нового добавится к ее экономическому потенциалу? Эти и другие вопросы живо интересовали меня.
Алексей Павлович рассказывал хотя и сбивчиво – дела, дела! – но зато увлекательно.
Что ж, нефтехимия получит дальнейшее развитие, несмотря на ее достаточную концентрацию. Есть еще порох в пороховницах. И людские ресурсы найдутся. Кстати, потребность в рабочих небольшая ввиду роста механизации. («Башнефтехимзаводы» за три с половиной года достигли уровня производительности труда, установленного на конец пятилетки). В Нефтекамске будет сооружен новый комбинат типа Салаватското, нe говоря уже о постоянном повышении эффективности старых комбинатов. Увеличится производство и сибайской меди.
Но десятая пятилетка будет для Башкирии особо примечательна тем, что круто пойдет вверх машиностроение. Нет, это не новая в республике отрасль: объем ее продукции в девятой пятилетке вырос в полтора раза. Однако теперь намечается удвоение. В недалеком будущем республика станет крупным поставщиком строительных и дорожных машин. Тут много всяких проблем: кооперирование; специализация отдельных производств, особенно литейного; разработка новейшей технической политики; координация усилий ряда министерств. Некоторый опыт есть. За последние три-четыре года налажен, Например, выпуск двигателей для автомобилей «Москвич». Уфимские моторостроители создают дополнительные мощности.
В Госплане БАССР довольно ясно видят будущее крупное объединение машиностроительных заводов, включая проектируемый Нефтекамский завод грузовых машин. Что ж, металл рядом, потребители тоже. И транспорт разветвляется, вот скоро откроется движение по новой железной дороге Белорецк – Чишма, которая пересечет малоосвоенную часть республики с востока на запад; да и прямую дорогу на юг пора бы достроить {сейчас она обрывается в Тюльгане, в каких-нибудь ста километрах от Оренбурга). Словом, предстоит выполнить очень интересную и напряженную строительную программу. Ну и, само собой разумеется, к восьмидесятым годам обновится легкая и пищевая промышленность: обувные, швейные, трикотажные фабрики, производство синтетической кожи, сахарные заводы.
Хорошо, что строительная база крепкая. Сейчас производится до полутора миллионов кубометров железобетона в год. А общий годовой объем капиталовложений составляет миллиард пятьсот миллионов рублей.
В конце нашего разговора Алексей Павлович Кулагин несколько слов сказал о будущем Уфы. Да город растет бурно. Самые нетерпеливые из уфимцев запальчиво утверждают, что их уже не меньше миллиона. Давно замечено: патриоты любого крупного города неравнодушны к этому миллионному рубежу и ждут не дождутся, когда он будет достигнут наконец, словно речь идет о преодолении какого-то заветного барьера, равного звуковому в авиации. Миллион не миллион, а без малого девятьсот тысяч проживает сейчас в столице Башкирии. Если численность промышленных рабочих вряд ли увеличится в ближайшие годы, то сфера обслуживания все еще нуждается в кадрах – и транспорт, и торговля, и коммунальное хозяйство, и здравоохранение. Правда, удельный вес сельского населения в республике (47 процентов) значительно выше среднего по РСФСР (32 процента). Так «то резервы есть, за счет которых могут быть сбалансированы людские ресурсы большого города. Но опять, же, сколько здесь типично городских проблем, начиная с жилищного строительства.
Уфа испытывает недостаток транспортных средств. Протяженность томных магистралей велика, без скоростного трамвая не обойтись. Больше того, поговаривают и о метро.
Я, вспомнив, как тогда, в тридцатом году, только появлялись первые метростроители на улицах Москвы, по которым еще чинно разъезжали последние извозчики. И вот теперь и Уфа грезят своим метро. Таков ход времени.
Потом, на третий день, была у меня встреча в Башкирском филиале Академии наук с Касимом Назиповичем Юсуповым, заведующим сектором пропорция общественного производства в отделе экономических исследований.
Юсупов тоже молодой человек, как и Кулагин. Хотя один занят перспективой, другой идет по следу экономической жизни республики, никакой глухой перегородки между ними не существует. Пиан всегда опирается на живой опыт, который, в свою очередь, кристаллизуется в плане новыми идеями и выводами ученых.
Касим Юсупов защитил кандидатскую диссертацию в 1969 году. В то время его занимала относительно узкая проблема – пути повышения эффективности транспортно-экономических связей промышленности строительных материалов. Со временем круг интересов ученого стал шире. И сейчас, возглавляя важный сектор в лаборатории народнохозяйственных проблем, он исследует межрайонный обмен БАССР, ее ввоз и вывоз. Особенно его интересуют крепнущие связи республики с южной соседней областью, которую условно он делит на три зоны – Бугурусланскую, Оренбургскую и Орскую.
Приходится самостийно собирать необходимый статистический материал для баланса общественного продуктах Многое еще делается не так, как хотелось бы. К сожалению, в составе филиала Академии наук до сих пор не создан институт экономических исследований. А чем сложнее и мощнее экономика, тем выше должен быть уровень научной работы. И тут у нас зашел разговор вообще об организации экономической науки на Урале. Такой могучий регион достоин большего внимания. Не берусь судить о сложившейся академической иерархии – отделение, научный центр, филиал, однако тот же Уральский научный центр стоит пока особняком, в сторонке от Башкирского филиала Академии наук. Легче было построить конденсатопровод Оренбург – Салават, чем наладить обмен «конденсированным» опытом экономистов Уфы и Оренбурга. Случайны их научные контакты и с Челябинском. Такая разобщенность в пределах одного региона мешает перспективному планированию.
Но в данном случае меня порадовало то, что башкирские экономисты думают масштабно, стараясь выйти за границы республики, которая активно готовится к выполнению трудных задач десятой пятилетки.
Под вечер следующего дня я снова отправился в дальнюю дорогу, нет, не домой, а в самую глубь Башкирии, на северо-запад. Если от Оренбурга до Уфы часто возникали в полуденном мареве дымные видения городов – Кумертау, Салавата, Стерлитамака, то здесь, за Уфой, было на первый взгляд поспокойнее, потише. Автомобильные обозы с хлебом заметно схлынули, и кругом, куда ни глянь, отдыхающая благодатная земля. Только «качалки» по обе стороны наезженного до глянца тракта учтиво кланяются и кланяются встречным путникам, напоминая о том, что и сюда простерлись владения нефтяников.
Агидель бежит где-то справа. Мы не видим ее, но присутствие любой реки всегда чувствуется и волнует. Она то резко отворачивает на восток и уходит к ломаному горизонту, очерченному синей цепочкой гор, то опять «подруливает» совсем близко, так, что лишь пойменный лесок не дает полюбоваться ею. До колхоза, в который мы держим путь, сто сорок километров, а Белая со своим неуемным характером, извиваясь и петляя, умудрилась накрутить на своем речном «спидометре» все триста километров – вдвое больше. Невольно думаешь на путевом досуге, что люди, умеющие строить такие вот прямые автомобильные дороги, сами-то иной раз, как реки, выписывают на редкость прихотливые зигзаги. А может, в этом есть некий тайный смысл: подольше походить по родной земле, побольше увидеть. Во всяком случае река Белая подает пример: она словно бы никак не хочет расстаться со своей Башкирией, тем паче, что Кама совсем рядом. Мой спутник, Раис Низамов, редактор журнала «Агидель», выбрал Дюртюлинский район, колхоз «50 лет БАССР».
Итак, мы в колхозе, организованном в тридцатые годы. История его знает и подъемы и неудачи, – всякое бывало в довоенное да и послевоенные десятилетия. Течение сельской жизни только на глаз кажется ровным, мерным, как смена времен года. Но случается, один хороший урожай заслоняет собой полдесятка невезучих лет. Поэтому в деревне, может быть, как нигде, мало говорят о прошлом. Не стал рассказывать, что тут происходило до него, сколько сменилось председателей, и Ханиф Фаизович Валеев, приехавший в село Исмаилово в начале шестидесятых годов. Он только заметил между прочим о затяжном, хроническом отставании колхоза, который ему, партийному работнику, надо было вывести на торный большак. Ну, а остальное-де смотрите сами, что есть, чего нет.
И мы ходили, ездили, смотрели. Начали с правления. Двухэтажный добротный дом в саду с цветниками, асфальтированными дорожками. Впечатление такое, что вы попали в городской, ухоженный сквер, в глубине которого белеет особняк дирекции какого-нибудь завода. Вы идете по чистеньким коридорам, мимо обычных примелькавшихся табличек на и вдруг останавливаетесь, читая не совсем обычное, скажем, «газовая служба». Председатель уделяет много внимания коммунальному хозяйству села, чтобы не на словах, а на деле, не откладывая на будущее уже теперь начать постепенное стирание граней между городом и деревней.
Не очень-то надеясь на «Межколхозстрой», у которого еще до многого не доходят руки, Валеев наладил строительство собственными силами. Он показал новые механизированные фермы, комбикормовый завод суточной производителельностью до 50 тонн, расположенный близ отличного центрального тока.
В Исмаилове своя хлебопекарня, больница, средняя школа, есть и дом быта. Все 440 дворов озеленены. И расширяется село строго по плану. На зависть иным городам здесь прилежно работают уличные комитеты. Они организуют соревнование на лучшую улицу, лучшую хозяйку. Ну да, сначала приходилось одолевать былую сельскую инерцию, особенно, когда приступали к озеленению. «Не до кустиков нам», – говорили старики. А теперь довольны, что председатель настоял на своем. Благоустроенное, нарядное Исмаилово выглядит дачным поселком.
Не потому ли отток молодежи с каждым годом все сокращается. Молодых людей, достигших 16-летнего возраста, посвящают в колхозники торжественно, с духовым оркестром. Выдают им трудовые книжки. А Устав сельхозартели они уже знают, изучив его в местной школе наравне с математикой и географией. (Кстати, в колхозе есть филиал СПТУ). В армию провожают всем селом и встречают как надежных сынов земли, которой они поклялись в верности перед лицом ветеранов. Демобилизованные воины получают деньги, хлеб, все необходимое на первые месяцы. Если же вскоре случается свадьба, то молодым помогут и домик отстроить.
И потянулись сюда даже те, кого давно считали «невозвращенцами». Едут бывшие земляки не только из Уфы, но и других, более дальних городов за пределами республики. В то же время Ханиф Валеев доволен, что исмаиловцы, получив высшее образование, работают в разных концах страны – одних врачей вышло из колхоза не меньше тридцати. Его хозяйство может теперь поделиться кадрами, оно полностью обеспечено специалистами всех профилей.
Техники тоже достаточно: в пяти бригадах шестьдесят тракторов. Разве комбайнов маловато, да неплохо бы исподволь заменять машины ДТ-75 на более мощные – К-700. Но и это не за горами.
Мы объезжаем окрестные владения колхоза. Председатель правит «Волгой», конечно, сам. Иногда он вызывает по радио правление: как там идут полевые работы в бригадах? Дежурный отвечает кратко, со знанием дела. Валеев на ходу отдает распоряжения. Стиль оперативный, ничего не скажешь.
Разгоряченная «Волга» вымахивает на крутой, сыпучий яр и тут же отворачивает в пойменный лесок, будто неожиданно встретившись из-за поворота с Белой. Здесь люди помогли своенравной Агидели выйти на прямую финишную перед близкой встречей с Камой, но Агидель все равно не хочет покидать любимую старицу и катит свои воды двумя потоками – по новому, спрямленному пути, и привычно огибая замысловатую излучину.
Мы поняли, что выехали на границу колхозных владений, которые раскинулись на площади в девять тысяч гектаров. Эта земля дает хлеб и нефть. На полях Исмаиловского колхоза триста «качалок». Земледельцы и нефтяники привыкли работать, что называется, по «совмещенному графику», хотя это не легко.
Ханиф Фаизович говорит напоследок, что в его коллективе без малого три тысячи человек: башкиры, татары, русские. И ему не просто кого-нибудь выделить из них – народ все дружный, трудолюбивый. А что касается настроения людей, то оно ведь определяется экономикой.
И тут мы заметили, что он слишком увлекся социологией, ничего не сказав о том, как будет завершен хозяйственный год.
– Что ж, дела идут своим ходом, – ответил председатель.
– А все-таки?
– Семьдесят четвертый выдался не из удачливых, однако средняя урожайность зерновых составила двадцать три с половиной центнера с гектара. План сдачи хлеба значительно перевыполнили, отгрузив боле сорока пяти тысяч центнеров. По молоку рассчитались еще в августе. Ну а мясо закончим сдавать непременно досрочно.
Вопросов больше у нас не было. Мы знали, с каким напряжением вся республика боролась за хлеб насущный, и на фоне этой общей борьбы успехи колхоза «50 лет БАССР» показались нам убедительными. А впрочем, так, наверное, и должно быть у председателя с дальним прицелом.
Мы возвращались из Дюртюлинского района накануне выходного дня, вернее, двух выходных дней, которые прочно вошли в быт советского человека. Навстречу спешили «на природу» горожане в собственных машинах «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы», мотоциклы с колясками и без колясок. Чем ближе к столице республики, тем гуще поток разномастных и разнокалиберных машин. Охотники, рыбаки, любители пособирать грибы, да и самые тонкие ценители природы, вооруженные фотоаппаратами. Погожее бабье лето продолжалось, и будто вся Уфа – от мала до велика – потянулась на берега рек, в леса, в горы. (Благо еще сохранились заповедные места удивительной, первозданной красоты где-то южнее Белорецка).
Уже под вечер показалась на далеком размытом горизонте и сама столица. Контуры ее прочерчивались все яснее, все более подробно – от первых, карандашных набросков на фоне сентябрьского неба до четкого, гравюрного рисунка.
Мой гостеприимный товарищ Раис Низамов остановил наш газик около нового ажурного моста через Белую. И я долго смотрел на вечерний город, который вот-вот зажжет огни, но словно бы не торопится это сделать, заворженный необыкновенно широким, в полнеба, разливом заката. По тому берегу, прижимаясь к откосу, прошел поезд, наверное, сибирский. И я вспомнил, как проезжал тут в сорок пятом, после войны, тоже с востока, куда мы, как ни спешили с запада все-таки опоздали даже к шапочному разбору. Нас быстро демобилизовали, и, не ожидая специального эшелона, каждый из солдат норовил попасть в дальний пассажирский, чтобы поскорее добраться до дому. Кажется, всю Сибирь простоял я в тамбуре и только на Урале втиснулся внутрь вагона. Где уж мне было смотреть на города, если к окну вовсе не пробиться. Надо же ведь: закончить войну за Веной, а вернуться домой с востока, кружным путем, – через Уфу. И вот теперь я нагляделся на нее вдоволь.
Прощаясь с Уфой, я снова целый день бродил по людным улицам, доныне хранящим отзвуки ленинского раздумчивого шага, и по тем звонким мостовым, где когда-то проходила совсем еще молодая Надежда Крупская. Думал о ее признании ребятам из уфимской пионерской коммуны: «Башкирия с тех пор мне как-то близка». Ну и вспоминал библиотеку Зилаирского совхоза, которая была создана с помощью Надежды Константиновны, замнаркома просвещения России. Тогда я не знал, что Крупская, принимавшая нас, юных библиотекарей, была в ссылке в Уфе. Но теперь, спустя чуть ли не полвека, все приобрело для меня символическое значение. Мне показалось, что даже этот высокий берег Агидели чем-то похож на симбирский Венец над Волгой.
А город шумел, сверкал под осенним солнцем, говорил на разных языках. Действительно, какой многоязычный, интернациональный город! И молодой, очень молодой: всюду веселые ватаги неунывающих студентов.
С мальчишеских лет люблю вокзалы с их короткими встречами и долгими расставаниями. В Уфе я побывал на всех четырех: железнодорожном, речном, автомобильном, авиационном. И каждый из них жил своей жизнью. С автовокзала то и дело уходили комфортабельные «Икарусы» чуть ли не во все уральские города, в том числе и в мой Оренбург. На железнодорожном больше дальних пассажиров – кто на запад, кто на восток, кто на юг, в погоню за уходящим летом, хотя оно и не спешило покинуть башкирскую землю. На речном вокзале было уже потише – туристы схлынули, не доверяя сентябрю. Я стоял в зальце и читал: до Москвы – 2113 км, до Ленинграда – 2784, до Астрахани – 2508, до Ростова – 2600. Так и захотелось подойти к кассе и взять билет. Но нет уж, в следующий раз. Путешествуя по рекам, заново открываешь родную землю. А что оттуда увидишь, из поднебесья, за какие-то несколько часов лета?
Да, я заново открыл для себя Башкирию, хотя и вырос будто рядом, в маленьком сельце, затерянном в отрогах Южного Урала. Вот опять стою у подножия памятника Салавату Юлаеву и, кажется, ясно вижу, одну за другой, все ее девять пятилеток, каждая из которых могла бы посоревноваться в беге с самой Агиделью. Тут не было порожистых перекатов даже в годы войны.
Умная, горячая, деятельная жизнь идет на этой обновленной земле, видавшей виды на своем веку. Где-то здесь на подступах к городу бились насмерть чапаевцы, ходил в атаку лично Михаил Васильевич Фрунзе. Горная уфимская высота все помнит, всему ведет календарный счет. Не потому ли и видно с нее так далеко окрест. Дело ведь не в сотнях метров над уровнем моря, а в том победном восхождении на индустриальный перевал, что совершила в советское время Башкирия. И теперь, готовясь к XXV съезду партии, который соберется в самом начале десятой пятилетки, республика берет очередной размашистый разбег.
Большая Медведица Урала ярко светит над становым хребтом России. Конечно, у нас много таких созвездий на союзной карте. Одни горят давно, другие только разгораются. Есть и неизведанная галактика Сибири. Однако мое-то поколение смолоду привыкло ориентироваться по Млечному уральскому пути, таящему в себе еще немало неоткрытых земель и городов, что за далью времени. Кто-то обживет. Если не в XX, так в XXI веке. С этими мыслями я и возвращался из Башкирии в тихий, ослепительный денек ранней осени, которая всегда настраивает на глубокие раздумья о будущем.